– Уж больно скучаем по Расее… – признались они.

Мы этому легко поверили, потому что земляки, развязав большой мешок, вытащили оттуда два спелых арбуза и десяток свежих огурцов и поднесли нам.

– А разве не Россия здесь? – спросили мы.

– Какая ж тут Расея!? Ни кустика, ни настоящей травки, ни воды!

И пошли, пошли…

Начальник велел напоить гостей чаем и, вытащив из-под заветного замочка мешочек с сахаром, дал всем по кусочку, в том числе мне и Баймуханову.

Чего только мы ни наслушались от земляков за два часа их пребывания. Вот, к примеру, такой, как они выразились, «хвакт». Шел по тракту прошлым летом большой обоз переселенцев из Акмолы в Верный. И вот, на спуске к Моинты выскочила из-за сопок шайка в 40 человек. Переселенцы стали защищаться. В результате перестрелки барантачи потеряли двух убитыми. Наутро прискакал дозорный и сообщил, что движется целая орда. Переселенцев вскоре окружило кольцо вооруженных верховых, человек 200, которые потребовали за убитых 200 голов крупного скота. Переселенцы отказали, потому что такого количества скота в обозе не было. Тогда, согласно своему закону, барантачи потребовали за двух убитых двух русских. Долго торговались. К вечеру второго дня переселенцы сдались. Куда деваться! Кругом – глухие сопки на сотни верст! И выдали двух дедов: одного слепого, а другого – немого. Киргизы забрали их и тут же скрылись.

Я – на вершине высокой сопки Быр-Назар. Намечаю базис и опорные точки предстоящей съемки юго-западного сектора. Далеко внизу на зеленом островке белеют два квадратика. Два муравья шевелятся около сизого дымка – Джуматай и Баймуханов стряпают в дорогу баурсаки. Через час двинемся в последние маршруты – маршруты по пересеченной местности на колченогом транспорте и со скудными запасами муки, сала, воблы, которых едва ли хватит на восемь дней.

У меня в руках, с позволения сказать, карта – голубовато-серый лист помятой кальки, на которой показано пять кружков – пять главнейших сопок – и больше ничего: ни горизонталей, ни речушек, ни могил. Какой простор для глазомерной съемки!

Я разглядываю пустую кальку и соображаю, как мы справимся в такой короткий срок со съемкой раскинувшегося на 30—40 верст нагромождения пустынных сопок, ощерившихся на горизонте гранитными зубцами хребта Ортау.

Восемь лагерных стоянок, два пересечения с северо-востока на юго-запад по 40 верст и ежедневные двадцативерстные маршруты – я по одной, а начальник – по другой стороне обоза. Баймуханов охраняет и направляет движение подвод, выбирает места лагерных стоянок, а когда стемнеет, сигнализирует нам с сопок криком, огнём, а то и выстрелами из винтовки. Таков план съемки в последнем секторе.

Ночи уже становятся прохладными, хотя днем по-прежнему печет немилосердно. Я зябну под тощим одеялом – приходится накидывать на себя еще шинель и полушубок.

Стоим в восьми верстах от южной границы сектора в предгорье Аюлы у ручейка, впадающего в Талды-Эспе, – притока Сарысу. Кругом граниты. По руслу лога —

густая высокая трава, в которой пасутся наши кони, а по ущельям – осинник, березнячок и густые заросли шиповника, о который мы совсем изорвались.

Стоим и чинимся. Баймуханов в роли дядьки. Он изрезал на куски старый полубрезент, вымазанный дегтем, залатал ими шаровары начальника, а теперь пристраивает жалкие остатки к моим галифе и гимнастёрке – другого материала нет. На смену нечего одеть. Я сижу в палатке в чем мать родила и записываю переживания последних дней. Если бы не слепни и оводы в логах, которые кусают больно, накидываясь на голые места, мы не чинились бы, потому что в дырах вольготнее – сквозит и продувает.