Раздался выстрел, отдавшийся в ущельях многоголосым эхом – и мгновенное виденье исчезло. Баймуханов бросился по склону в обход глубокого тальвега.

– Тау-теке! Тау-теке!16 – кричал охотник, прыгая по камням. Потом побежал по осыпи, спускавшейся на дно тальвега, зашумел щебенкой и перемахнул за гриву.

Мы подождали с полчаса, рисуя себе знатную добычу и, потеряв терпение, полезли на вершину.

Велико было разочарование, когда мы увидели перед собой подымающегося с южной стороны охотника, вытирающего мокрое лицо сиреневым верхом своей татарской шапочки, отороченной лисьим мехом.

– Промазал? – иронически-участливо спросил начальник.

Баймуханов разразился упреками в мой адрес: зачем я уговорил его взять с собой «паршивый карабин», а не привычную трехлинейную «пентопку», из которой «Баймуханов никогда не мазал».

Я пишу эти строки на 300-метровой порфировой вершине Конус-Бая, на выступе одного из гребней Иртыш-Балхашского водораздела, который подымается к северо-востоку и опускается к юго-западу. Нас обдувает ветер с долины Джаман Сарысу – «Плохой Сарысу», струящейся в низком мелкосопочнике южной окраины Тагалинского массива.

На севере и северо-западе громоздятся сопки, синеют вершины высоких гор, а на юге, за Сарысу – желтовато-серая равнинная пустыня, окутанная мглой.

Остывший Баймуханов водит пальцем по южным секторам района, называя речушки, могилы, сопки, родники, а начальник следит за ним, сверяясь с картой, которую я копировал.

– Кайракты! Шоуль-Адыр! Кень-казган!17 Могила Султангазы! Карабчи-караул!18 – выкликает Баймуханов.

– Постой! Постой!. – теряется начальник. – Кайракты и Шоуль-Адыр помечены, а кень-казгана, могилы и караула нет на юге! Что за кень-казган такой?

– Старинный! Золотой! Калмак копал!19

– И могилы нету…

– Могилы Султангазы?! – ужасается Баймуханов. – И карабчи-караула нет?!..

– И караула нет… Откуда ты приплел его?

– Зачем приплел! Всё казах знает, Успенка знает, только твой план не знает!

Конус-Бай стоит на окраине Тагалинских гор, которые тянутся от него на северо-восток насколько позволяет охватить бинокль – на десятки верст.

– И все это огромнейшее поле – из лав и туфов! И только там, где нагромождение матрацевидных глыб, смотрите! – указал начальник на верховье ключа Айса-Там – выходы гранитов.

– А где же самый кратер? – спросил я, заинтригованный местоположением вулкана.

– По рельефу нелегко сказать, потому что это – древние породы. За сотни миллионов лет размыв затушевал черты конуса и кратера. Только детальная, а не наша рекогносцировочная съёмка или счастливый случай покажут их следы. Вот учитесь геологии и разыскивайте корешки вулканов. Благодарнейшее поле деятельности! Половина Иртыш-Балхашского водораздела залита лавами, но где, в каких местах работали вулканы, никто еще не показал.

Мы набрали образцов с вершины, полюбовались на зеленые лога, заросшие осинником и березнячком, сфотографировали гребень Тагалы и потянулись к стану.

Позавчера приехали на речку Кайракты – место разведочных работ и исходный пункт наших геологических исследований. Добирались с Павлодара чуть ли не месяц!

Я забыл сказать, что за околицей Успенки к нам пристал черный кудлатый пес Буян, который, говорят, сторожил контору рудника при англичанах. Теперь он караулит палатку, в которой помещаюсь я с начальником, и подпускает к ней только Джуматая и Баймуханова. Отчасти это хорошо, а отчасти – плохо, потому что нас навещают гости. Казахи из тех немногочисленных аулов, которые кочуют по юго-восточной окраине Тагалинских гор, приезжают к нам, кто просто посмотреть на инженеров, кто в гости, а кто – наниматься на завод. При этом они путают, принимая меня за «бас англичан джинджинер», а небольшого ростом начальника – за младшего инженера. Начальник взыскивает за это с Баймуханова, которому поручена не только охрана экспедиции, но и вверены обязанности проводника и драгомана