– Я на это очень рассчитываю, товарищ подполковник. Не то ведь если дело так и дальше пойдет, то не только зрелища будут для нас зрелищами, а и хлеб станет зрелищем.

– Больно мудрено ты говоришь, Федотыч.

– Зато правильно. Не то куда это годится – лавочник получает в десять раз больше профессора… Разве такое есть где-нибудь в мире?

– Нет, Федотыч, такого нет. Но и такой страны, как Россия, тоже нигде нет.

Асфальт улицы неторопливо уплывал под радиатор уазика, Федотыч попыхивая раздувал собственным дыханием усы, щурил глаза и старательно объезжал попадающиеся по пути рытвины. Водителем он был аккуратным, никогда не нарушал правила дорожного движения и гордился этим.

– Это что ж выходит, мы – исключение? – Федотыч озадаченно придавил ладонью вспушенные усы. – Господь Бог на нас эксперимент ставит?

– Но мы же предали Всевышнего, отказались от Него, вот Он и экспериментирует над нами, Федотыч.

– Жалко, – вздохнул Федотыч и покачал головой. – Пожить еще хочется.

– А сколько воров в стране развелось. Каждый, кто при портфеле, – обязательно норовит отрезать себе кусок от государственного пирога. И закона такого, чтобы ударить по рукам, нету. Не принят еще такой закон, Федотыч.

– Значит, товарищ подполковник, надо создать собственную бригаду – тайную, конечно, – по уничтожению преступников.

– И пойти под суд.

– Никто таких людей не отдаст под суд, товарищ подполковник.

– Еще как отдадут, Федотыч. С большой охотой. Друзей в кавычках у нас знаешь сколько, Федотыч?

– Да уж… Догадываюсь, товарищ подполковник.

А ведь в словах Федотыча есть доля истины. В Москве, говорят, такая группа действует, убирает разных «паханов», воров в законе, поставщиков наркотиков – чистит общество. Но чистка происходит в основном на земле, а как быть с теми, кто сидит на облаках, в правительстве, в команде президента? Ведь там, кхе… грязи и преступлений еще больше, чем в низах. Как туда забраться, в верха эти?

Так в невеселом разговоре, в размышлениях, которые никак нельзя назвать светлыми, и прошла дорога до рабочего места. Федотыч свернул с оживленной улицы в зеленый, огороженный железным забором двор, затормозил у входа в межрайонный отдел милиции.

– Все, что есть по ночному убийству, – срочно ко мне, – бросил Головков на ходу дежурному – плотному лысому капитану с седыми бровями и круглой, как арбуз, головой. – Бригада, которая выезжала ночью на место происшествия, пусть зайдет ко мне.

– Есть! – коротко козырнул круглоголовый капитан.

– Соедини меня с Лысенко, – попросил Головков в приемной секретаршу – юную, с безмятежным синим взглядом и гладкой головкой красавице по имени Жанна, по которой сохли все милиционеры без исключения – и женатые и холостые, а начальник следственного отдела майор Ерохов, старый повеса-разведенец, знаток женских душ, каждый день приносил Жанне свежие розы.

Головков догадывался, какие клумбы обирает майор, но ничего не говорил Ерохову, тем более что майор в своих ухаживаниях продвинулся не дальше других.

– С каким Лысенко, с межрайонным прокурором или из краевого управления внутренних дел? – спросила Жанна.

– С прокурором, – сказал Головков и плотно прикрыл за собою дверь.

Кабинет у него был небольшой, но уютный, с несколькими живописными холстами, висящими на стенах, с деревянными панелями, придающими кабинету особый жилой дух, – в таком помещении всегда будет тепло, – с компьютером, стоящим на столе хозяина, рядом с широким телефонным пультом. И – никаких портретов, ни новых, ни старых, ни Дзержинского, ни Ленина, ни Ельцина – ни одного изображения. И флага российского, который так любят ставить у себя за спиной новоявленные чиновники, у Головкова тоже не было.