Пыхтин ждал. Ждал прапорщиков. Ему нельзя было промахиваться, надо было действовать наверняка.

Он прикончил кружку, подошел с опустевшей посудиной к орденоносной старухе.

– Ну что, раскусил напиток? – спросила старуха.

– Напиток знатный. – Пыхтин вкусно почмокал губами.

– Что, ждешь кого-то? – У бабки оказался зоркий и, судя по всему, приметливый глаз, она засекла нетерпение на лице Пыхтина. Не любил Пыхтин таких проницательных старух, но вида не подал, улыбнулся широко:

– Если бы деваха какая-нибудь фигуристая замаячила на горизонте, согласился бы ждать сколько угодно. А так… – Он красноречиво развел руки в стороны. – Возможно, дружочек один давний появится… А возможно, и нет, – добавил он, немного помедлив.

– Девок фигуристых у нас в Краснодаре полным полно. Казачки. И уговаривать их особо не придется – ты парень видный… Так что не теряйся. – Бабка подвигала своими удивительными бровями, будто мужик усами, и в назидательном движении приподняла указательный палец: – Только не привередничай! Иначе бобылем останешься.

Пыхтин засмеялся, проговорил убежденным тоном:

– Не останусь.

– Ишь ты, какой в себе уверенный. Как Ленин в мавзолее, – проворчала бабка, в следующий миг сморщилась недовольно: – Совсем задурил ты мозги старухе.

В семь часов вечера около пивной появились те, кого Пыхтин ждал – двое мощных, грудастых, одинаково коротконогих, обутых в офицерские сапоги прапорщиков. Пыхтин не удержался, потер руки: пришли-таки, родимые! В ушах у него даже музыка заиграла. Прапорщики его тоже заметили – по ордену Красной Звезды, озабоченные лица их сделались приветливыми, один из пришедших даже кивнул Пыхтину.

Народа в пивной уже набралось много, свободных столиков не было, поэтому Пыхтин потеснился, сгреб разделанного, аппетитно алеющего икрой леща в сторону вместе с газетой, провел рукой по освобожденному пространству стола, пригласил:

– Прашу, дорогие защитники Отечества!

– Ну уж и защитники, – хмыкнул прапорщик с низкими висками-баками и нашлепкой усов под носом, покосился на орден Пыхтина. – Кто, может быть, и защитник, а кто – не очень.

Прапорщик взял два пива и встал за столик рядом с Пыхтиным, покосился на разделанного леща и, как мальчишка, облизнул влажные губы:

– От так рыба!

– Что, плохая?

– Упаси господь! Не рыба это, а рыбец, в озерах райских выращенный. Дух от него такой вкусный, что захлебнуться можно.

– С пивом не захлебнешься, пиво все разбавит, протолкнет в желудок, поскольку является лекарством. – Пыхтин хмыкнул доброжелательно, пошарил под столом и, будто фокусник, вытащил второго леща, еще краше, жирнее и толще первого, придвинул его к прапорщику: – Давай, друг, работай!

– Это мне? – не поверил тому, что видит, прапорщик.

– Богу Саваофу, – не выдержал Пыхтин. – А кому же еще? Не этим же… – Он покосился на соседний столик, где несколько длинноволосых юнцов пили пиво с водкой, хотел произнести что-нибудь колючее, но не стал.

Юнцы не заметили пассажа Пыхтина, да и не боялся их Пыхтин: пусть налетают на него хоть поодиночке, хоть всем скопом – все равно ничего ему сделать не смогут.

К столу подошел второй прапорщик, зажав в крепких пальцах две кружки пива, а под мышкой – полиэтиленовый пакет с солеными сушками.

– Брось ты эти сушки, Егорыч! – сказал ему первый прапорщик. – Тут вон что есть. – Он приподнял за хвост леща. – Видишь, с носа сало капает… Я даже думал, что это рыбец, ан нет – это лещ. На рынке такой экземпляр пары запасных колес к «Жигулям» стоит.

– Если не больше… Так что не мелочись, брат. – Голос у Егорыча оказался тонким, как у девчонки. – Меня зовут Семен Егорыч, – сказал он и протянул Пыхтину широкую ладонь.