– Есть хорошая присказка, – назидательно проговорил Шотоев, – умное точное слово – серебро, а молчание – золото.

– Все понял, больше не буду.

– Я с ним разберусь, – тихо, почти не разжимая рта, произнес Бобылев на ухо шефу, – пустой болтовни больше не будет.

– Может, с ним действительно… – Шотоев выразительно щелкнул пальцами, – и концы в воду?

– Можно и так, но другого оружейника у нас пока нет.

– Мда, сложный товар, редкий, в ларьке его не купишь. Жаль, в техникумах оружейников не производят. А то бы подали заявку от нашей конторы и получили молодого специалиста. По закону молодые специалисты должны три года пахать бесплатно. Сам пахал.

– После института?

– Ага. Я ведь сельскохозяйственный закончил. Могу землю пахать, могу баранам хвосты набок скручивать. – Шотоев потянулся к Бобылеву со стопкой, чокнулся. – Знаешь, я рад, что в тебе не ошибся. Насчет кровников забудь навсегда. Они больше допекать не будут. Сколько долларов взяли у этого грека?

– Если в доллары перевести и наши деревянные, то – сорок три тысячи.

– Хорошо. Богатенький был Буратино. Каждому участнику операции выдай по пятьсот долларов, себе возьми три тысячи. Остальные – в кассу товарищества.

– Добро. – Бобылев согласно наклонил голову.

– Деньги выдай через две недели, сейчас только объяви, что положен гонорар… Мало ли что – вдруг они засвеченные?

– Когда приезжает твой родственник? – спросил Бобылев.

– А что, есть необходимость?

– Людей не хватает. Нужна еще одна машина с водителем. И – пара боевиков.

– Машину найдем. В крайнем случае реквизируем, как во времена революции семнадцатого года. Кеша прилетит – готовый боевик. Еще одного боевика и водителя доставай сам. Проведем еще пару операций – окончательно станет ясно, что нам нужно еще. И сколько…

Застолье тем временем плыло по накатанной дороге, дело это нехитрое многим было хорошо известно, звучали какие-то слова, тосты, – и ничем это застолье не отличалось от любого другого, собравшегося по обычному житейскому поводу, будь то именины, крестины, день Парижской коммуны или праздник Святой Екатерины-саночницы, после которого мужики в деревнях вдребезги разбивали сани, катаясь на них с гор, – но это было застолье, связанное с убийством. Нынешней ночью не стало сразу четырех человек. Выбита практически целая семья, фамилия – не стало рода и ничего, облака не разверзлись, лица убийц светлы и приятны, улыбчивы, ни дать ни взять – отпускники, собравшиеся дружной компанией махнуть в Сочи либо в горы позагорать немного… Странно! Лапик, опрокинувший сгоряча в себя несколько полных стопок водки, поплыл, растекся студнем по пространству, начал приставать к Пыхтину:

– Слышь, а как эти самые, – Лапик изобразил в воздухе что-то округлое, неопределенное, руки его не слушались, – как они это самое, – он попилил себя пальцем по горлу, – как они это самое приняли?

– Как все нормальные люди – с животным страхом в глазах.

– Расскажи!

– Зачем тебе это? – Пыхтин с холодным чужим лицом отстранился от Лапика.

– Интересно.

– Зачем? – повторил вопрос Пыхтин, поднял свой полупудовый, поросший светлой шерстью кулак, посмотрел на него задумчиво.

– Я же поэт, стихи пишу, а поэтам все интересно знать.

– Ты видел когда-нибудь, как пуля – здоровенная такая дуреха, раскаленная, сносит человеку полчерепа?

– Нет.

– И видеть тебе это я очень не советую.

– Почему?

– Пьяный вопрос. От ужаса ты можешь все свои кишки вывалить на пол. Мозг у убитого человека рассыпает метров на десять.

– Да ну… – прошептал Лапик неверяще.

– Не «да ну», а точно. Я это видел много раз. Тебе вообще надо на дело с нами сходить. У нас все равно не хватает народа.