Все повторилось с точностью до миллиметра. Опять женский туалет, куда я иногда все же выхожу, опять документы повышенной секретности. Отличие состояло лишь в том, что меня обвинили не в утере, а в краже документов. Вернее, сначала сделали вид, что подозревают всех, и устроили в отделе «шмон». Конечно же, эти треклятые бумажки нашлись в нижнем ящике именно моего письменного стола под упаковкой с женскими прокладками. К средству личной гигиены кадровик прицепился больше всего:

– Бардак развели! Черт знает что хранят в своих столах! – громко кричал «отдел кадров», сотрясая стены с потолком.

Было приятно наблюдать, как известка оседает на его бюрократическом костюме «слегка помятый черный ворон», а искусственная седина скрашивает блестящую лысину.

– Простите, – я постаралась придать голосу металлического звона, лицо сделала строгим и непроницаемым. – Вы не могли бы положить эту вещь на место? – и указала на пакет с прокладками. – Дело в том, что данным предметом я пользуюсь исключительно в интимных целях, и мне не хотелось бы, чтобы к нему, во избежание заразы, прикасались чужие руки. А в чистоте ваших рук, увы, не уверена.

Последние слова я сопроводила ангельски потупленным взором и нездоровым красноватым румянцем (это тоже результат тренировки). Кадровик побледнел, забыв о цели затеянного мероприятия, его руки заходили ходуном, и он их сунул в карман, брезгливо кинув прокладки в ящик. Мужики из нашего отдела дружно загоготали. Моя ирония про чистоплотность была высоко оценена и пришлась по душе – кадровика ненавидели все поголовно, но открыто выступила только я, чем и подписала себе окончательный приговор, став уязвимой мишенью и врагом «намбэ ту» уже не только Храмова.

Утром следующего рабочего дня «отдел кадров» лично встречал меня у входа в родное учреждение. Я издалека увидела его наполовину лысый череп и поняла, что сегодняшний мой приход на работу – последний.

– Будьте добры ваш пропуск, – не очень вежливо процедил сквозь золотые коронки кадровик.

Я подала закатанный в пластик четырехугольник.

Кадровик сунул его во внутренний карман пиджака и добавил:

– Пройдемте.

– Пятьдесят рублей! – выстрелила ему в спину.

Он остановился, резко обернулся и уставился на меня не моргая.

– Что? Какие пятьдесят рублей? – произнес спустя три минуты.

– За пропуск… – я пожала плечами.

Мыслительный процесс бороздил лоб бюрократа, глаза наливались нездоровым блеском.

– Ваш пропуск (акцент я сделала на слове «ваш», что явно не понравилось майору в отставке, привыкшему в армии к беспрекословному подчинению) стоил мне этой суммы, когда я упаковывала его в пластиковую оболочку для длительного ношения в недрах моей многострадальной сумки, в которой всегда понапихано слишком много, отчего этот документ мог принять нетоварный вид, что, в свою очередь, очень огорчило бы вахтера дядю Гришу, вас лично или нашего многоуважаемого шефа, если бы…

Кадровик не дал закончить речь. Грубо схватив за руку, потащил меня в свой кабинет, расположенный на первом этаже, недалеко от проходной. Я хотела разыграть представление с криками типа «Помогите, убивают!» или «Спасите, грабят!», но никого из сотрудников в коридоре не увидела. Вовремя у нас никто не приходит. Потому вестибюль сверкал пустотой. Пришлось, как собачонке на привязи, следовать в кабинет к чиновнику. За те пару минут, что мы продвигались по коридору, я успела представить и наручники, которые кадровик достает из ящика письменного стола, и плетку, и даже мини-гильотину, и кучу всяких других прибамбасов для пыток.

– Вы что себе позволяете? – зашипел «отдел кадров», плотно прикрыв от любопытных глаз и длинных ушей дверь своей пыточной камеры. – Выскочка! Дура набитая! Да мы таких в армии!..