Шёл дождь. Я не помню такого, чтобы в середине ноября шёл дождь. У своего подъезда я встретила Татьяну Ивановну под тёмно-красным зонтом, в старомодной чёрной дублёнке с волосатым воротником и рукавами. Ведь мимо нашего дома все ходили на станцию.

–Алка, привет! Мне сейчас, вообще-то, некогда, я на электричку, мне надо в суд ехать. Ну как, ходила на предприятия?

Да она что, бредит? Какие ещё «предприятия»?

Но я испугалась, что Захарова станет меня ругать, и соврала, как школьница:

–Я болела.

–Ну, зайдёшь как-нибудь…

А зачем? Меня возьмут на место Людмилы Дмитриевны?

Это вообще был день встреч. У булочной я видела Лизу, у школы– бывших одноклассников, в библиотеке – Наташу Барсукову, дед которой, старый мент, оказался таким зверем. Так я узнала, что она учится в МГУ, да ещё и Республиканском политехническом колледже, в который меня посреди учебного года посылала поступать Захарова, и в другом политехническом, и в Открытом университете, – мама-учительница сделала ей много фальшивых аттестатов. А в МГУ ей задали реферат по культурологии.

–А я в секту попала!– снова похвасталась я.

А вечером, пока ещё не стемнело, пошёл ливень. Просто как в песне “Guns-n’-roses” “November rain”. Мёртвая, спёкшаяся коричневая земля без единой травинки и такой шумный привет из лета.

***

Накануне своего дня рождения я всё-таки не выдержала и пришла в штаб,– в конце концов, Татьяна Ивановна меня туда приглашала! Там были Соколова и Виктор Борисович. Он участливо спросил:

–Ал, у тебя есть какой-то вопрос?

Намёк был понят.

–А нет ли у вас новых газет?– нашлась я.

Захаров пошуршал на столике, где я летом их штамповала:

–Нет, Ал.

–Скоро меня впрягут в рабочий хомут,– ни то пожаловалась, ни то похвасталась я Соколовой.

–Ой, Аллочка, тебе в трудоустройстве помогли, да?– обрадовалась она, как дурочка, разве только в ладоши не захлопала.

–Нет.

Тут в штаб зашла совсем старенькая бабушка,– записываться в члены Общества обманутых вкладчиков. И Виктор Борисович ласково подсунул ей бумагу:

–Вот это подпишите.

–Что подписать?

–За нашего депутата. Если он выиграет, тогда все вклады вернёт.

А вечером у меня было просто отличное настроение. Но мама всё испортила,– не со зла, конечно. Просто я услышала, как она говорила отчиму в кухне:

–У нас сегодня Нинка из Фрязино рассказывала. У них кот упал с третьего этажа, искали-искали– не нашли, пока однажды не услышали, что он где-то стонет. Нашли его в подвале, челюсть сломанная, губы жжённые сигаретами, он от боли слезами плачет… Теперь его надо лечить. Подростки, наверное…

И это вошло в меня, как кислота, мне от боли и горя захотелось разбить себе голову о стенку и умереть. Я тут же заболела душой. А ещё мне хотелось убить Оголу, эту жестокую сектантскую суку, потому что это случилось в её городе. А ещё я вспомнила того зеленоглазого парня с Кропоткинской и подумала: а может быть, он в детстве тоже кошек увечил, за что и наказан?

Мама и мне попыталась рассказать эту историю, но я сказала, что во второй раз не хочу слушать.

–Страшно?– рассмеялась она.

Надеюсь, это был нервный смех.

А в субботу мне исполнилось восемнадцать лет.

Рано утром, когда я ещё спала, пришла Лиза Лаличева, – она спешила в Москву на курсы, хотела поступать в Первый медицинский институт. Она поцеловала меня, подарила мне оригинальную сиреневую открытку с жёлтым пятнистым жирафом.

–Но всё равно уходи, – строго сказала она. – А то раз ты ходишь туда, значит, ты всё равно с ними!

–Я не могу просто так уйти! – не сдавалась я. – Я хочу покончить с сектой!

–У одной тебя ничего не получится.

Мне хотелось пойти в штаб, сказать, что у меня – день рождения, угостить их всех чем-нибудь вкусненьким, но мама меня на улицу не пустила. Сказала: