Так мы и уехали не солоно хлебавши. Но Татьяне Ивановне вскоре обещали сообщить о своём решении.

Было уже полчетвёртого. Я вслух переживала, успеем ли мы вернуться до шести.

–Ничего, скажешь матери, что со мною была, разносила газеты.

–Так она убьёт меня за то, что бесплатно.

На Ярославском вокзале бабки торговали с рук водкой.

–Не отравишь? – весело спросил какой-то мужик.

–Да ты что!

Татьяна Ивановна сказала:

–Сейчас пойду куплю тебе билет.

Принесла мне его из пригородных касс и по-матерински сказала:

–Убери его в тот кармашек,– на задней стенке маминой сумки была молния.

Пригородные билеты тогда были похожи на игральные карты, с сетчатой зелёной «рубашкой». А во времена моего детства продавались ещё и жёлтые.

Мы с Татьяной Ивановной подчёркнуто медленно ползли по вокзалу. Турникетов тогда ещё не было, железная дорога не превратилась в тюремную зону. Одна из электричек ушла. Я хотела спросить, что же её мы пропустили, но решила, что Татьяне Ивановне знать лучше.

Мы сели. В вагон вошёл молодой парень и важно сказал:

–Всем любителям азартных игр предлагаются пластиковые карты. Не мнутся, не портятся под дождём. Цена одной пачки – десять тысяч рублей. У меня есть открытая – можно посмотреть.

–Мороженое, – доверчиво как-то, шурша пакетами, предложил мужчина с бородой и очень красным лицом, но никто не обратил на него внимания.

А так больше ничего интересного не помню. Татьяна Ивановна опять всю дорогу молчала, билетов, как и утром, не проверяли. Мы так же молча дошли до моего дома, и она пообещала:

–А насчёт работы я к тебе зайду или записку в ящик положу. Надо мне вчера было всё просчитать; и как же я забыла про выборы?

Летом она уже положила мне записку: «Алла, зайди завтра в штаб, принеси две фотокарточки 3х4.

А мы выписывали две газеты, «Московский комсомолец», и местную. Домофоны и кодовые замки тогда были только в Москве, а наша подъездная дверь– грязная, раздолбанная. Газеты воровали, замки ломали. У нас как-то оторвали почтовый ящик и бросили в подъезде.

С замком у нас был целый ритуал. Утром отчим его вешал, я днём снимала. Ключ от него был только один, я его у мамы еле выпросила.

И вот в июне мама пришла бледная, перекошенная от злобы и закричала:

–Что это за письма тебе пишут?! Пошутили, и хватит! Да ты знаешь, что я этой бумажкой вообще могла …, а я её тебе принесла!

И, представьте себе, мне от её криков впервые в жизни стало плохо, как кисейной барышне! У меня началась рвота, вторая, третья. А на следующий день мне надо было сдавать экзамен по биологии.

Я еле встала, еле дошла, но оказалось, что перепутала дни. И я пошла в гости к Вике, лежала на диване, а она меня мучила музыкой группы «Мумми-Тролль».

А потом мы пошли в фотоателье, фотографии стоили семь тысяч рублей. Срочно – в два раза дороже.

–В партию будешь вступать? – спросил меня Виктор Борисович, когда я получила фотографии.

–Буду, только мне мама не разрешает.

–А какие проблемы? Ты же не к Баркашову в РНЕ вступаешь и не в ВКП(б) в 1917 году.

Странно, что мама не вообразила себе тогда, что меня ещё в школе берут на работу,– для этого тоже нужны фотографии.

…Мы приехали в 17.25, я пришла домой в шесть. Меня не ругали, только бабушка заголосила:

–И где человек бывает? Затащат в подъезд пятнадцать человек…

Я забыла сказать, что бабушка устроилась в это самое домоуправление дворником, чтобы подержать для мамы место. Кажется, график уборки там был свободным, а не с шести часов утра. Они втроём, мама, бабушка и отчим ходили мести листья, но даже в такой «бригаде» мама сильно выматывалась.

В эту ночь я очень плохо спала, ворочалась. У меня поднялась температура 38 и 6. Голову объяло жаром, а затем озноб, упадок сил. Для меня этот вояж в Москву был таким потрясением, будто я на часок слетала в Канаду. До того убога была моя жизнь, что я радовалась такой ерунде! Потом я называла это путешествие «днём Исхода», по-библейски.