И вот, наконец, вокзал, от которого всегда так много ждёшь. Москва! Как много в этом звуке для сердца русского сплелось!

Мне надо было купить жетоны на метро, ведь у Татьяны Ивановны, как в фильме «Кин-дза-дза», была «гравицаппа», в нашем случае– бесплатный проезд. «Вот была бы у нас гравицаппа, мы рванули бы в любую точку галактики!»

Когда я была в столице в последний раз, в метро ещё стояли разноцветные разменные аппараты для монеток. Один жетон,– прозрачный, бледно-зелёный, пластиковый,– стоил в 1997 году тысячу рублей. Я подала в окошко пять тысяч, – зелёные, с городом Псковом,– и кассир сдала мне три тысячи. Деньги из-за инфляции ходили только бумажные. Я так подробно рассказываю обо всём этом, чтобы передать дух того времени. Всё это уже зацементировано в минувшем столетии, а для меня было, словно вчера.

Кассир сдала мне две жёлтые тысячи, и одну зелёную, надорванную. Зелёные купюры обменивались на жёлтые, из обращения исчезли, а тут на тебе, появились! Я рассматривала зелёную купюру слишком недоумённо, как забытую старую знакомую, и Захарова сочла это поводом для нападения:

–Слушай, а ты дома в магазин-то хоть ходишь, а? Ты деньги считать умеешь?

По магазинам я не ходила, иначе у мамы не осталось бы вообще никакого досуга.

А Захарова уже проклинала себя, на чём свет стоит, что всё это затеяла. Она застыла на лесенке, ведущую вверх на красную ветку:

–Слушай, может, вернёмся? А твоя мать не будет меня ругать за то, что я нашла тебе эту работу? Ты же говорила, что в библиотеке детской будешь работать?

Сравнила!

–Я ничего ей не расскажу,– заверила я. – И с незнакомыми она не ругается,– боится.

–Но тебе же всё равно в первый месяц деньги на метро понадобятся.

Я же была уверена, что мне хватит карманных денег, которые бабушка давала мне «на мороженое», и которое я никогда не покупала. Я всё продумала, скажу, что устроилась сразу в два места: будто бы днём я работаю в библиотеке, а вечером– в штабе у Татьяны Ивановны. Выборы же, запарка!

Захарова показала мне, как слабоумной, эскалаторы:

–Вот смотри,– видишь?– Ну, просто вторая Проповедница! – Красные ворота, Чистые пруды, Лубянка, Охотный ряд, Библиотека имени Ленина. Наша – Кро-пот-кин-ская. Туда и будешь ездить.

Я очень на это надеялась.

На эскалаторе я спускалась в последний раз в семь лет, да и то не в метро, а в универмаге «Московский», а теперь мне было уже семнадцать. Я испугалась, что не успею сойти с ленты, что меня куда-то затянет, и спрыгнула с неё очень неуклюже и нелепо. И когда мы доехали до Кропоткинской, Захарова спросила презрительно:

–Почему твоя мать бережёт тебя? Почему не показывает тебе Москву?

И я наконец-то воочию увидела жёлтый храм Христа Спасителя, о восстановлении которого тогда столько говорили, как и о монументальных монстрах Зураба Церетели. Захарова облокотилась на ограду и вульгарно, как постаревшая шлюха, или рецидивистка, закурила синий «Союз-Аполлон». Молодой парень стриг траву газонокосилкой, которая стрекотала так, что не было слышно собственных мыслей. Я о чём-то заговорила с Захаровой, но она молчала. Я сильно раздражала её.

Она считала себя ужасно продвинутой, но, родившись в ближайшем Подмосковье, была провинциальной до мозга костей. Захарова преклонялась перед Москвой, она была её идолом.

–Неужели ты никогда не ездила с классом в театр?! – запричитала Захарова. – Мать тебя не пускала?! Как же это так, – не съездить в театр?!

Любовь к театру как-то не сочеталась с «Союзом-Аполлоном» и жёлтыми не стрижеными ногтями. Акрилового и гелевого наращивания и шеллака тогда ещё не было.