– Иди сюда и поцелуй мамочку.

Дилан скорчил гримасу – кажется, он предпочел бы нагоняй, но все же подставил матери щеку.

– Ладно, не буду тебя задерживать, – промолвила Мэри-Роуз, возвращаясь за прилавок и доставая сумку из-под кассового аппарата. – На ужин у вас камбала, пойдет? – Она передала сумку сыну. – Скажи отцу, чтобы все съел сам, а то я знаю, что нередко он использует мою стряпню как наживку для рыбы…

Дилан поразился, что матери и это известно. Он взял сумку и бегом направился к двери.

– Ничего не забыл? – поинтересовалась Мэри-Роуз.

Уже стоя на пороге, Дилан обернулся и увидел в ее руках пустую банку из-под варенья. Глаза его округлились, он подскочил к прилавку, схватил банку, чмокнул мать в щеку на прощанье и, наконец, выбежал из лавки.

– До вечера, мама! – прокричал он, исчезая за углом.

Часы с боем в столовой дома на утесе начали мелодичный перезвон. Стрелки добрались до полуночи:

наступил день, когда супругам Грейпс официально было предписано покинуть дом, где они прожили последние тридцать пять лет. И в тот миг, когда отзвучал последний удар часов, цепь случайных обстоятельств, стронутая разрядом молнии, пробудилась и качнула маховик неотвратимых событий.

Со стороны шести ям под опорами, наполненных водой и ледышками градин, раздался сухой треск, и тут же, словно кто-то вытащил пробку из ванной, эти колодцы начали стремительно осушаться. Смолк последний хлюпающий звук, и в уже совершенно сухих ямах обнаружились новые глубокие отверстия. Затем с еще одним щелчком, почти незаметно, вокруг побежали тонкие извилистые трещины, которые на глазах становились все шире от питавшей их дождевой воды. Весь участок покрылся ветвистым узором расселин – они соединялись на подступах к главному фасаду. Земля жалобно скрипела и лопалась, а трещины змеились все дальше и дальше, беря дом в кольцо.

В конце концов трещины достигли края обрыва, на миг воцарилась тишина, а затем словно из самых недр земли донесся оглушительный треск; фундамент дома вздрогнул с мучительным стоном; этот звук раскатился эхом по всему утесу и затерялся вдали, у старой верфи, где тридцать пять лет назад, перед бурей, молодой Гарольд спокойно дожидался своего сына.

Позвякивание посуды и стеклянной банки известило Гарольда о приближении мальчика. Дилан с кошачьей ловкостью лавировал в потоке потных строителей, выходивших через огромные ворота верфи. Рабочий день у всех заканчивался; у Гарольда он тоже подходил к концу, но именно сейчас начиналась другая смена:

отец с сыном нетерпеливо предвкушали ее с самого утра. Дилан добежал до мола, где отец ждал его, сидя в маленькой лодке, забитой досками и строительными инструментами.

– Пап, прости, что опоздал, – выкрикнул Дилан, запрыгивая в лодку.

– Ничего страшного. – Гарольд сильной рукой взъерошил волосы мальчику.

– Думаю, сегодня вечером у нас получится порыбачить, – заявил Дилан, показывая отцу сумку.

Гарольд расхохотался и, не теряя времени, взялся за весла. Они неспешно обогнули гигантские сухие доки, где недостроенные корабли ждали окончания работ, и вышли в открытое море. Они гребли всего какую-нибудь четверть часа – и вот уже верфь и гавань Сан-Ремо скрылись за высокой стеной скал. И тогда, рядом с небольшой бухтой, им открылось другое строение – еще одна верфь, намного меньше и намного древнее, чем та, откуда они приплыли. Это был старый док, заброшенный и забытый большинством островитян. Гарольд привязал нос лодки к ржавому кольцу на причале, достал со дна несколько привезенных с собой досок и вместе с сыном направился к ветхому ангару.