– И како тако щастье, ежили голодранцы усих краев до кучи сбирутся? Буде сперва горилка, затем – сало. Посля – драка. А мине ж це не потрибно…
«Ну что за напасть: опять околдовали!» – понял Илья, и вселенная в его глазах провалилась в густой кровавый туман, в котором вспыхивали яркие серебристые звезды.
Глава 10
Илья очнулся от чувства непоправимой беды. Ему казалось, что кто-то полоснул по душе Чернолесья магическим клинком, и огненные вены выплеснули пламя на заснеженные деревья. Могучие дубы-великаны и горделивые сосны стонали, кряхтели, выкидывая в небо прощальный салют искр, дымились и занимались. Разбуженная стихия, ворча, как голодный пес над обглоданной костью, багряными языками лизала кусты, беззащитные хрупкие березки, пробовала их и тут же растворяла в себе. Пожар полыхал как знамя на ветру.
Вскочив на ноги, юноша замахал руками, но ни гари, ни дыма вокруг не было. Парень стоял у входа в Камен’Дантову пещеру, а рядом, дружелюбно осклабившись, гоготали упыри в расстегнутых тулупах. Зализный Вовк сидел тут же, у весело потрескивающего костра и растерянно кивал головой в такт пьяным воплям, хотя это была всего лишь старинная верхнеупырская баллада о трагической любви бдительного пограничника и Див-Урки:
– Как-то ночью на дежурстве
Заглянул я в тайный лаз:
Там лазутчица Див-Урка
Чешет пяткой третий глаз.
Я фигею, я бледнею —
Захотелось вдруг сказать:
Отведу сейчас к Кащею —
Будешь там всю ночь камлать!
«Ну и фольклор у них. – мрачно подумал Илья. – Еще, небось, и летописцы имеются, писатели всякие. Одно слово – нечисть. И, зуб даю, и все остальные их песни тоже ворованные. Уж не знаю, как они между мирами шныряют, но плагиату они, точно, в России научились. Да больше-то и учиться этому негде».
Размышлять на тему, откуда в волшебных мирах берутся перепевы старых песен о главном, и почему здесь не могут создать песни собственные, было некогда. Илья бочком протиснулся к волку и зашипел на него:
– Ну, ты, сыть, травяной мешок! Поднимайся! Не ровен час, – проснется Камен’Дант, и поминай нас, как звали!
Но Зализный смотрел мутными глазами в одну точку. В его зрачках плясали языки огня, а голова подергивалась в такт печальной балладе; он был словно марионетка, брошенная после спектакля уставшим кукловодом. А сучья в костре потрескивали, словно насмехаясь. Илья был готов даже биться об заклад, что упыри до сих пор ничего не заметили.
– Сядь и не суетись! – раздался из ниоткуда старческий глуховатый смешок. Владелец голоса глухо с надрывом закашлял, словно страдал бронхитом, и, справившись с неприятной оказией, продолжил, – не тревожься. Это не бред, не нападение. В конце концов, кто тут внук бабы Яги и практикующий юный колдун-новатор?
– Ты кто? – Илья покрутил во все стороны головой. – И где находишься?
– Не лепо ли ны бяшеть, братие, начать новыми словесы старые повести о походе Святогоровом? Не растечься ли мысью по древу да куницею – по полю? Не взмыть ли ясным соколом к красну солнышку от лихоимцев, да от родства не помнящих? Не ускакать ли на сером волке в степи хайзацкие, куда и ворон костей не занашивал, подале от позора и стыда? – затарахтел дребезжащий голос, сильно смахивающий на кудахтанье старого кочета.
– Ну и проваливай! – вдруг обиделся Илья. – Не уважили его, не узнали… Подумаешь, Пересвет выискался! Гляди: сейчас все Марогорье в слезах утонет – отпустили, дескать, кормильца-поильца, которого все слышали, да никто не видел!
– Предков не уважаешь! – зазвенел дряблый баритончик, но сорвался на визг, и вновь закашлялся. – А, между прочим, весь твой народ от золотых драконов произошел! Вы же до сих пор говорите: мой пращур. Пра-щер. То бишь, предок у нас один – ящер. А ваши счастливчики Яшки, думаешь, откуда силу свою черпают?