Объяснялось это очень просто: китайское правительство не разрешало иностранцам иметь собственное жилье, так что все прибывавшие в Пекин официальные работники отправлялись прямиком в «Дружбу». Вне этих стен жили только дипломаты и те, кто, приехав еще во времена революции, успел вступить в брак с китайским гражданином или гражданкой. Они обитали в более бедном и более трудном мире, без олимпийского бассейна, без теннисных кортов, без вездесущих любезных коридорных и такси у входа, готовых отвезти гостей куда те пожелают. Все это создавало ощущение нереальности, которое Лус Элена, как случалось почти всегда, подметила раньше остальных.

– Тут как в гетто, только наоборот, – сказала она. – Все хотят сюда попасть, и никто не хочет выходить.

И действительно, настоящая пекинская жизнь была гораздо тяжелее. Большой скачок, грандиозная экономическая кампания, с помощью которой Мао Цзэдун намеревался перейти от старой аграрной системы к хозяйству, основанному на народных коммунах, обернулся такими непомерными требованиями для крестьян и обрек их на такие бессмысленные усилия ради несбыточных результатов, что миллионы людей погибли от голода, в то время как партийные начальники винили в неурожае плохую погоду. Мао провел принудительную коллективизацию пахотных земель, запретил любую частную инициативу и подвергал несогласных преследованию за самое страшное из всех преступлений – контрреволюционерство. Китай постигла настоящая катастрофа. Тысячи землевладельцев, взбунтовавшихся против абсурдных начинаний, были казнены без суда и следствия, сотни тысяч китайцев умерли в трудовых лагерях. Когда Кабрера приземлились в Пекине, страна еще ощущала отголоски самого страшного голода в своей истории, и Марианелле незамедлительно дали это понять. На второй день за завтраком она осмелилась заикнуться, что ей не нравится яичница, и отец прямо-таки проревел ей в лицо:

– Какую яичницу Китай тебе дает, такую и будешь есть, нравится или нет! И все остальное, что положат в тарелку. Радуйся, что живешь тут на всем готовом!

Марианелла не понимала, почему отец считает этот мир тошнотворной еды и непроницаемых людей раем. Что касается Серхио, то он очень быстро учился новым правилам. Например, что на все покупки нужны талоны: на крупу, хлопок, постное масло, топливо. Деньги без талонов мало на что годились: рубашка, к примеру, стоила пять юаней и четыре талона на хлопок. На пять юаней можно было три дня питаться в их гостинице, и, ориентируясь таким образом, Серхио составил представление о масштабах зарплаты родителей: шестьсот восемьдесят юаней в месяц – выходило более чем неплохо. «Вы зарабатываете столько же, сколько председатель Мао», – сказал как-то Фаусто партийный начальник, с которым они встретились на приветственном банкете, и Фаусто, не имевший причин сомневаться в его словах, предпочел умолчать, что в его семье зарплату получают двое: познакомившись с Лус Эленой, товарищ из Института иностранных языков немедленно решил устроить ей собеседование, а после собеседования тут же взял на работу, предложив триста пятьдесят юаней. Фаусто преподавал студентам, а Лус Элена – старшим школьникам, детям высокопоставленных партийных работников. Они вместе приходили в институт, комплекс уродливых зданий с неуютными аудиториями, прощались, не прикасаясь друг к другу, посреди двора и после занятий встречались на том же месте под любопытными взглядами сотен глаз.

Жизнь их теперь была полна роскоши, какой они не знали в Колумбии. Институт выделил им два номера люкс: в одном жили родители и Марианелла, а во втором Серхио. По вечерам все собирались в гостиной и рассказывали, как у кого прошел день. В родительском люксе имелась и небольшая кухня, но пользовались ею очень редко, поскольку в отеле было три ресторана – восточной кухни, западной кухни и мусульманский, который по каким-то причинам не попадал в категории Востока или Запада, – и готовить не приходилось. Первые дни, пока не началась школа, Серхио провел прекрасно: играл с Марианеллой в пинг-понг в клубе отеля, самостоятельно постигал основы пула за бильярдными столами, заводил новых друзей – в основном это были дети преподавателей аргентинцев или боливийцев, уругвайских поэтов, вечно ходивших с книжкой под мышкой, перуанских интеллектуалов, которые приехали чисто случайно, а теперь ни за что не хотели уезжать, – и сражался с ними в шахматы и вэйци или гонял мяч на футбольном поле. Плавать скоро стало негде, потому что лето официально закончилось, и отельный бассейн закрылся. Но Серхио не расстроился. Иногда под конец очередного насыщенного дня он жалел, что в сутках слишком мало времени, чтобы насладиться всеми развлечениями этого чудесного дворца.