– Да. Но другие.

Три дня в заключении тянулись бесконечно. Единственные доступные развлечения состояли в ожидании тележки с едой, толкаемой товарищами в военной форме, и любовании советскими зданиями с балкона. К концу второго дня запас колумбийских сигарет «Краснокожий» подошел к концу, и Фаусто вынужден был просить своих тюремщиков раздобыть табака. В последнюю ночь, когда все уснули, Серхио тайком вытащил штучку из советской пачки и вышел покурить на общий балкон, под шум взлетающих самолетов. Московская ночь дрожала перед слезящимися от табака глазами. Это было самое отвратительное курево, которое Серхио доводилось пробовать в своей короткой жизни.

– Ревизионисты, – буркнул он.

Погасил окурок, швырнул вниз и пошел спать.

В Пекин прилетели ранним вечером; от влажной жары одежда липла к телу. Серхио едва держался на ногах. Из Москвы добирались с двумя пересадками, в Омске и Иркутске. В Иркутске из-за какой-то поломки, которую никто не потрудился объяснить, им пришлось задержаться на долгую холодную ночь. Всем велели выйти из самолета: каждому пассажиру выдавали пальто и какую-то казачью шапку, после чего он мог сойти по трапу и следом за остальными отправиться в барак, где ветер свободно гулял между походными койками, числом около сотни. Уборные у ста пассажиров адского рейса были общие. Серхио заперся в одной такой – не покурить, а спокойно поразмыслить, в чем же состоят преимущества советского социализма, особенно если сопоставить разговоры о них с омерзительным табаком, безобразным отелем в Москве и ледяным сараем, где ему предстояло ночевать.

Весь полет до Пекина он проспал. Он не знал, что эта отягощающая веки несвоевременная сонливость имеет название – джетлаг, – и ему казалось, будто его одурманили какими-то лекарствами. Проснувшись, он увидел в иллюминатор пшеничное поле, простирающееся до самого горизонта. Их самолет оказался единственным во всем пекинском аэропорту. В здании, не превосходившем по размерам интернат Германа Пеньи, все смотрели на них как на инопланетян. Но у трапа семью Кабрера встречала вполне улыбчивая и учтивая группа людей. Одна женщина выступила вперед и заговорила по-испански: ее зовут Чу Лан, она переводчица и будет сопровождать их в ближайшие дни. Остальные – чиновники из Института иностранных языков, они приехали горячо поприветствовать нового специалиста и его семью (специалист – так официально называлась должность Фаусто; именно это волшебное слово фигурировало во всех договорах и открывало все двери). И тут они увидели, что Арансибия тоже их встречают. Мир вокруг словно озарился.

Маруха подошла первой, вручила Лус Элене букет душистых цветов в полупрозрачной обертке и попросила Чу Лан снять их всех вместе на фотоаппарат Серхио. Не дожидаясь, пока все со всеми переобнимаются, сказала:

– Так, ну ладно, поехали в отель. Вы упадете, когда его увидите. Хочу, чтобы вы успели до темноты.

Она была права. После получаса езды по прямому, как стрела, шоссе без единого перекрестка, обрамленному монотонными пшеничными полями, город обрушился на них без предупреждения, а когда показались зеленые, словно фарфоровые, крыши отеля «Дружба», Серхио подумал, что попал в сказку. В отель вело два входа; на обоих стояла вооруженная охрана, что, как потом выяснил Серхио, не имело особенного практического смысла. Кроме громадного главного здания было еще пятнадцать маленьких, незаметных с улицы; на территории, величиной с небольшой город-крепость, проживало всего семьсот иностранцев.

В лучшие времена постояльцев было куда больше, потому что строили отель в 50-е годы в расчете на советских архитекторов и инженеров, которые ехали помогать в обустройстве страны маоистской революции. После охлаждений отношений между Мао и Хрущевым две с половиной тысячи советских специалистов вернулись на родину так же стремительно, как появились в Китае, оставив неоконченную работу и замершие фабрики. Клиентура отеля «Дружба» полностью сменилась, но по-прежнему состояла из одних иностранцев.