– И теперь, – сказал Фаусто отец, – я хочу стать таким другом для тебя.

Гораздо позже, с высоты опыта, Фаусто понял, что Венесуэла была не конечным пунктом назначения, а так – пересадкой, да и то недолгой. В следующие месяцы, пока он делил свое время между дурацкой работой – сворачиванием тканей в магазине «Золотой петух» – и безуспешными попытками напасть на след культурной жизни в Каракасе, отец с братом перебрались в Колумбию, куда еще раньше переехал дядя Фелипе. Когда Ольга решила к ним присоединиться, Фаусто остался в Венесуэле один. Он посещал теософские кружки, читал Халиля Джебрана и получал письма, вызывавшие ностальгию и зависть. «Мы все работаем, – писал отец. – Ольга – секретарша в конторе у одного испанского беженца. Мауро – агент по продажам (красиво сказано, а?) на парфюмерной фабрике. И хочу тебя обрадовать новостью: твой дядя Фелипе тоже здесь. Правда, не в Боготе, а в Медельине. Это второй по величине город в стране. Один эквадорец устроил там фармацевтическое производство, а Фелипе у него управляющий. Я администратором в отеле в центре Боготы. Эта страна к нам благосклонна. Ждем только тебя».

«Ждут только меня», – про себя повторил Фаусто. Но потом подумал, о чем на самом деле шла речь в этом письме: о людях, потерявших родину, о людях, чье нехитрое счастье теперь составляла плата за работу, на которую в своей стране они бы не согласились. И сказал себе, что с ним такого не случится: он будет заниматься любимым делом, чего бы это ни стоило. В следующие месяцы он бесконечно читал стихи на публике и заработал себе репутацию голосом и талантом – и другими средствами. В арт-салоне «Пегас» он в одиночку организовал поэтические чтения Гарсиа Лорки, прекрасно сознавая, что успехом обязан небольшому мифу собственного сочинения: он всем дал понять, что был учеником поэта. Надо сказать, Лорка действительно заходил один раз в гости, когда Кабрера жили в Мадриде, только Фаусто был тогда совсем маленьким. Кузен Анхель, который привел Лорку, представил их: «Федерико, это мой двоюродный брат Фаусто. Он любит декламировать стихи». Лорка похвалил его, положил ему на голову тяжелую ладонь и поцеловал. На этом все и закончилось, но теперь, несколько лет спустя после убийства поэта, Фаусто не видел ничего дурного в том, чтобы проложить себе путь наверх, преувеличивая давний эпизод. Он не просто ученик Лорки, а нечто большее. Он ощущает с ним глубокую связь. И этой связью грех не воспользоваться.

Фаусто было двадцать, когда он приехал в Боготу. Он перешел венесуэльскую границу, после чего пятнадцать часов добирался до столицы по шоссе и чувствовал, что за это время прожил не одну жизнь. Стоял июнь 1945 года; несколько недель назад Гитлер покончил с собой в бункере, двумя днями ранее итальянцы повесили Муссолини, но Франко был жив-живехонек, и ничто не указывало на то, что Испания может вновь стать республикой. Семейство Кабрера жило на Семнадцатой улице, совсем рядом с парком Сантандер. Дом был немаленький, но остальные успели позанимать все комнаты, и чтобы разместить Фаусто, пришлось найти несуществующий свободный уголок в кладовке: убрать коробки с продуктами, сдвинуть деревянные табуреты и поставить армейского вида койку, на которой человек чуть более высокий или корпулентный, чем Фаусто, не поместился бы. Климат в кладовке был свой, шизофренический: днем, когда работала плита в кухне, там становилось жарче, чем в остальном доме, но ночью жар плиты спадал, через патио проникали сквозняки, облицованные плиткой стены выстывали, и Фаусто всегда казалось, что какой-то шутник облил его простыни холодной водой. После Каракаса и Сьюдад-Трухильо он не мог поверить, что его соотечественники некогда решили основать город под этими серыми небесами, где не кончалась зима, каждый божий день шел дождь, где хмурые мужчины ходили по улицам в перчатках и под зонтиками, а женщины вообще почти не выбирались из дому – разве только купить еды да погреться на редком солнышке, словно кошки.