. Позже, рассказывая взрослым, что с ним приключилось, он обнаружил, что трагическая, с его точки зрения, история вызывает у них веселый смех: вряд ли можно было подобрать более подходящие к случаю слова. Только какой-нибудь жестокий насмешливый божок мог подстроить так, что Фаусто в момент произнесения этой строки и следующей – Землю ем, ту, что однажды меня проглотит, – нечаянно наступил на муравейник. Муравьи, как выяснилось потом, были огненные, и все сошлись на том, что Фаусто повезло: от силы яды и количества укусов он потерял сознание, но местные помнили случаи, когда люди не выживали. Поздно вечером, проснувшись от лихорадочного сна, он первым делом заявил отцу и брату, что хочет убраться отсюда.

– Нужно подождать, – сказал отец.

– А долго? Долго еще ждать? Так и вся жизнь пройдет в этой сельве. Или ты думаешь, что я хочу тут вечно жить?

– А чего же ты хочешь?

Тонким от жара голосом Фаусто проговорил:

– Я хочу стать актером. А здесь я будущего не вижу.

Он впервые произнес это вслух. Отец не посмеялся над ним, не стал разубеждать, просто протянул смоченное в воде полотенце и сказал:

– Еще два урожая. Потом уедем.

Но уехали, не дождавшись второго урожая. Зима – или то, что доминиканцы называют зимой, – пришла внезапно, с ливнями и резкими перепадами температур, и однажды Мауро проснулся в совершенно мокрой от пота постели, и все лицо у него горело. Хинина, который они начали принимать за несколько недель до этого, оказалось недостаточно: жар настолько усилился, что Мауро перестал узнавать родных. Когда Доминго вернулся домой и обнаружил, что сын принимает его за Мэдрейка Волшебника, стало ясно, что пора возвращаться в Сьюдад-Трухильо. Они за бесценок продали последний собранный арахис и сели на первый попутный грузовик. Фаусто ехал в полностью деревянном кузове расхлябанного драндулета, привалившись спиной к тюкам с пожитками, и смотрел, как на фоне белых облаков носятся тучи малярийных комаров.

За несколько месяцев в Сьюдад-Трухильо Фаусто сменил множество работ – был верстальщиком, лифтером, помощником провизора, – но везде едва сводил концы с концами. Как только представлялась возможность, он шел в Испанский республиканский центр. Подобные центры открывались тогда по всей Латинской Америке, от Мехико до Буэнос-Айреса. Получалось, что истинными победителями в Гражданской войне в Испании вышли латиноамериканцы: сотни беженцев – художников, журналистов, актеров, издателей, писателей – привезли сюда свой труд и свой талант, навсегда изменив облик континента. В Республиканском центре в Сьюдад-Трухильо царил Пас-и-Матеос, и там во время лекций и концертов, обсуждений возможной реставрации республики и чтений «Человечьих стихов» некоего Сесара Вальехо Фаусто начал свое актерское образование – или продолжил самостоятельно начатое. Под покровительством соотечественников он открыл новых для себя поэтов и научился читать их стихи так, что слушателям казалось, будто они тоже заново открывают их. Никто не декламировал Лорку лучше, чем Фаусто, хотя «декламировал» – слабо сказано, учитывая, как именно он это делал: Пас-и-Матеос скоро понял, что Фаусто с его баритоном, его мускулистым телом и парой приемов, выученных на субботних мастерских, способен самую миролюбивую строчку превратить в призыв к восстанию. Имя Фаусто Кабреры стало часто появляться на афишах Центра, и однажды после концерта Доминго услышал, как Пас-и-Матеос говорит про его сына:

– Этот парень такое в один прекрасный день устроит!

Мысль об актерской карьере занимала Фаусто полностью. Долгая ежедневная работа в аптеке начала надоедать. Мыть и приводить в порядок зал ему, в общем, нравилось, чего не нельзя было сказать о витрине: в рабочем халате, с ведром мыльной воды в одной руке и тряпкой в другой он казался посмешищем сам себе, особенно на глазах у проходивших мимо девочек из соседней школы. К тому же его недолюбливал администратор, кислого вида преждевременно облысевший пузатый доминиканец, для которого молодой испанец представлял серьезную угрозу. Сам Фаусто понял это довольно поздно, когда администратор уже нашел необходимый предлог, чтобы вышвырнуть его на улицу.