После окончания войны и подписания позорного мира казаки вернулись домой. Пройдя лесом Яхтинское урочище, они приблизились к караульному посту на южной границе станицы. Она встретила казаков неприветливым холодом крещенского января, без снега, без солнца, с замёрзшим лужами и лысыми буграми разбросанными по округе. У околицы возле рощицы одичавшей шапталы навстречу станичникам выехал старый Нил. Он направлялся в Калиновскую навестить брата, и увидев земляков, привстал на козлах.

– Никак Макей! – воскликнул старик, признав своего соседа – И ты здесь, Фёдор! А это хто? Черкашин что ли? На побывку, али как?.. Али война закончилась!?

Казаки придержали коней и окружили повозку.

– Насовсем. Какие новости, старик? – глухо подал голос Макей. Он был простужен и кутался в башлык. Казаки подъехали поближе к старику.

– А какие наши новости. Гаврила Быхов помер на Николу, давеча Лукерья Пономарь приставилась, упокой господь их души. Я вот к брату еду: совсем говорят плох.

Старый Нил вздохнул и завершил обзор новостей.

– А так всё ничего.. жить можно..

Распрощавшись с Нилом станичники поспешили по домам. У Савелия сердце, ёкнувши, забилось сильнее, когда переступив порог, он вошёл в дом. После яркого дня Савелий не сразу углядел в полутемной хате, сидевшего за столом отца в домашней рубахе, который что-то строго выговаривал младшему брату Саньке. Увидев Савелия, Иван Филиппович осёкся на полуслове и умолк. Санька, воспользовавшись замешательством отца, сорвался со скамьи с криком: «Сава!», подбежал к брату и уткнулся лбом в холодную черкеску. Отец, наконец вышел из ступора. Он вложил изувеченную руку в повязку, и подойдя к сыну, поприветствовал.

– Отвоевались…

Савелий хмуро кивнул.

Иван Филиппович здоровой рукой притянул сына к себе и обнял.

– Ничего, не впервой.. Это не наш позор..

Савелий скинул бурку, снял башлык и папаху, всё это сложил на лавку, и перекрестившись, сел у стола. Спросил о матери.

– Она пошла к бабке Ульяне, тётке своей. Скоро обещала быть. – сказал отец и обратился к Саньку.

– Сбегай, поторопи её. Скажи Сава приехал!

Сашка, не сводивший восхищённых глаз с брата, подхватив шапку и зипун скрылся в сенях. В хате наступила неловкая тишина, только на стене, тихо тикали ходики привезённые Иваном десять лет назад из Германского похода, да шуршали мыши под кровлей, пришедшие с полей зимовать в тепле и достатке. Отец не скрывал переполнявшей его радости, несколько раз открывал рот, чтобы начать разговор, но не находя нужных слов, только поправлял висящую плетью руку.

– Похудел однако… – сказал Иван Филиппович, вспомнив, что в таких случаях начинают с погоды и вопросов здоровья.

– Поджарый конь больнее бьёт. – ответил на это Савелий.

– Энто да. – согласился отец.

Разговор вроде бы завязался и Савелий спросил.

– А что соседи, все живы? Мы встрели тут Нила.. Так он говорит: – «многие поумирали»…

Иван Филиппович лукаво оглядел сына.

– С какой целью интересуемся? – оживившись от неожиданной темы, спросил он – Уж не о дочке ли Григория Игнатьевича.. – и увидев, как смутившись, покраснел Савелий, добавил – Жива твоя Настя. Куды ж ей деться. Расцвела, что твоя роза в саду. Вечером в гости позову отца её.

Хлопнула дверь, в хату влетела Евдокия Черкашина и с порога запричитала.

– Вернулся сыночек! Я как сердцем чуяла – приедет. Ой! А похудел то, похудел!

Она заплакала, обнимая сына и обернувшись к мужу вопросила.

– Ведь правда Иван? Кожа да кости! Ну ничего, я тебя быстро поправлю.

Она сняла полушубок, и излучая решимость, схватилась за ухват и полезла в печь.

– Сейчас я тебя накормлю. – сообщила она вытаскивая из горнила увесистый «чавун».