На Юго-Западе публика ходит в нарочито неброской и с виду простецкой, хипстерской одежде. Скоро мне повезло убедиться, что на деле такая одежда добротна и стоит довольно дорого. Здесь маскировка в шикарные наряды бесполезна. Здесь по выражению твоих глаз, по осанке, по манере держаться, по одёжным швам и качеству материала мгновенно определяют твоё истинное лицо.

Здесь сдержанность словно пропитывает собой воздух. Вы здесь не увидите проявления сильных эмоций. Личина равнодушия прячет даже самые сильные страсти. Речи аборигенов юго-западного района богаты причастными и деепричастными оборотами, о существовании которых не ведает не измученный образованием человек других окраин Москвы. Именно здесь, на улицах Юго-Запада, я научился не доверять особой московской многоречивой тихой доброжелательности, в словесном тумане которой теряешь бдительность и не замечаешь, как тебя уже обвели вокруг пальца.

Здесь даже пьяные бомжи не ругаются площадной отборной бранью, но, вися на руках своих собутыльников, таких же немытых и опухших, бросают в толпу как вызов всей своей судьбе, как оправдание своего существования на грешной русской земле, стихи Тютчева о том, что умом Россию не понять и никаким западным аршином её никогда не измерить. Эти алкаши проникновенно, но пьяно-путано вещают всему миру, что в Россию можно только верить.

Обычной картиной, которая никого не удивляет, может быть на Юго-Западе и то, как пропойцы в лохмотьях, вальяжно закинув нога на ногу сидят на автобусной остановке и, тщательно подбирая слова, которые в состоянии всё же произнести их окостеневший от алкогольной анестезии язык, чинно обсуждают между собой просчёты царского правительства во время Крымской войны, артистически плавно покачивая кистью руки в такт своим рассуждениям.

Но справедливости ради хочу сказать следующее. Я много езжу по Москве и вижу, что во всех углах этого обширного города можно наблюдать следы великого переселения народов. Не знаю, как выглядела столица в прежние годы, когда основными её жителями были коренные москвичи. Не застал я Москву в таком виде, когда советская власть защищала заграницу от нашествия русских туристов и дауншифтеров, а в столице блюла чистоту московской породы. Вижу её в другом облике: основная масса уличной публики – это выходцы с Востока, дальнего, ближнего, среднего. Я привык в Башкирии к многонациональности. Для нас это нормально, когда рядом живут русские, украинцы, татары, башкиры, мордва, чуваши, марийцы. Но даже мне поначалу показалось странным видеть такое невообразимое количество представителей самых разных говоров и наречий. Характерный московский выговор, ещё не умерший окончательно, ещё звучащий со сцены Малого театра, на московских улицах глохнет в море многоязычия со своим, характерным для выходцев из самых разных российских земель акцентом в русском.

Говорят, что коренные жители столицы в массе своей живут на деньги от сдачи апартаментов на островах где-то в тёплых странах. Те далёкие южные государства привыкают к русскому наречию в той же степени, в какой Москва постепенно привыкает к разнообразию говоров…

Может быть, когда-нибудь мегаполис переварит эти многотысячные племена, появится новый тип столичного жителя с новым, только для московского наречия характерным выговором, но пока люди разных народов, совсем недавно оторвавшиеся от родной почвы, живут по своим обычаям, согласно своим привычкам…

С Юго-Западом связано и начало счастливого периода в моей жизни: мы с Ляйсан стали жить как муж и жена.

Сказать, что я чувствую себя на седьмом небе от счастья – значит, ничего не сказать. Часто ночами просыпаюсь, чтобы слушать в темноте её мерное, тихое дыхание и ловить аромат её шелковистых волос. Ещё могу, облокотившись, до самого утра в прозрачной полутьме московской ночи рассматривать тонкие черты её лица. Смотрю на неё и не могу до конца поверить в то, что ко мне пришло счастье. Я искал его где-то за тридевять земель от родных пенатов, а оно жило рядом со мной, ходило в ту же школу, сидело в классе через стенку и приехало в Стерлитамак в поисках меня.