Заныли дверные петли, бабка резко оглянулась. На неё с жадным любопытством пялились две пары голодных диких глаз.

– Чо встали над душой?! – прикрикнула старуха на волосатых чумазых существ и ногой толкнула дверь. – А ну пшли отседа!

Нина Карповна не спешила, времени было предостаточно, сегодня она думала сходить на чаёк к соседке Вере Петровне, ну да ладно, завтра сходит к ней, нынче дел немерено.

Она отрубила Жене ступни, затем оттяпала кисти рук, отчленённые части бросала в эмалированный таз. Кафель заливало горячей молодой кровью. Здесь уже необходимо было поторопиться. Она заткнула дыру слива синей резиновой пробкой, приподняла Женю за подмышки и, совершая огромные усилия, перевалила тело в ванну. Женина голова тюкнулась об стену, и он застонал, не приходя в себя. Старуха вытерла пролитую кровь половой тряпкой, выжала в таз и с тазом подмышкой выбралась из ванной.

Женя очнулся от резкого истошного крика Нины Карповны:

– Имка, падла, кудыть ты руку потащил! Вертай в зад! С Наськой поделись!.. А ну не жадничай!.. Ууу, весь в отца, негодный!

Он разлепил веки. Перед глазами всё кружилось, голова как камень, будто инородная, в ушах стучало сердце. Хотелось пить, во рту словно поелозили металлом. Он чувствовал слабость во всём теле. Ныли руки и ноги.

Сначала он заметил, что лежит в ванной, в чём-то тошнотворно буром и презренно липком. Не придавая этому сильного значения, он хотел выбраться отсюда, но увидел обрубки вместо рук, и Женя пытался заорать, да только прерывисто захрипел. Он заелозил по дну ванной, вспенивая кровь, вертел головой, нигде не находя спасения.

И вдруг заорал блажью. Отчего его даже бабка услышала.

Его напугала 7-литровая банка, что стояла на стиральной машинке. Вернее, не банка, а то, что в ней находилось – заспиртованная голова дяди Серёжи. Под усами отвисла нижняя челюсть, болтался бледный язык, сосед стеклянным взглядом тоскливо таращился на Женю, будто осознавая, на какие страдания обречён парень.

Женя устало откинул голову и, постепенно умирая, уставился глазами в жёлтый тенётный потолок. Какого хрена было рождаться, мучая мать, расти, проламываясь сквозь детство и отрочество к юности; какого чёрта жил дядя Серёжа, бесцельно пропитывая спиртом кровь, бессмысленно блядуя; какого лешего была лишена жизни Маша, будущая жена и мать, чтобы в итоге стать жертвой сумасшедшей старухи? А ведь они могли бы ещё пожить, радоваться прекрасным минутам, но какая-то старая безумная тварь вмешалась в их судьбу и лишила их светлого будущего. Эта сука и так брала с Жени завышенную квартплату, так ещё и на самое ценное покусилась, на его жизнь, потому что он, видишь ли, пренебрёг её правилам. Чёрт, везде одни правила и наказания, и нет никакой справедливости и свободы.

Церковным хором орал телевизор, но Женя всё равно уловил, как медленно заскрежетала дверь.

Преодолевая усталость, Женя повернул в её сторону голову. Веки слипались, но бессильными глазами он всё равно увидел в дверном проёме двух призраков.

Привидения сотканы из плоти и крови, заросшие, перепачканы то ли землёй, то ли мазутом, либо дерьмом, в пропылённых лохмотьях, от них воняло могилой и потом, а жёлтые глаза торчали исподлобья с нелюдимым прожорливым взором. Оба привидения скалились, обнажая кровоточащие дёсна, схваченные пародонтозом заострённые зубы, которыми они часто клацали.

И Женя узнал этот звук, тот самый, который доносился из-под пола его съёмной хаты.

Внезапно за ними показалась ещё одна фигура, большая, на четвереньках, словно собака, обнажённая, поросшая густым волосяным покровом, она по-волчьи зарычала.