– Да ты токо посмотри. Мож, я не туды чо нажала. Ежли не получится, то тады я мастера вызову. И есчо. Я тя щами угощу. Такие вкусные щи сготовила. Ты, поди, уж давно такие не ел.

Ладно, подумал он. Её взяла. Да, собственно, не хотелось отказывать хозяйке, а то вдруг обиду затаит, выгонит ещё, вон как дядю Серёжу. Женя босо обулся в сланцы, запер квартиру и двинул за старушкой.

Как только он оказался в прихожей, его ноздри отрезвил кислый мясной запах. Видимо, так пахли её щи. Сумрачно светилась лампочка, обвешанная покоричневевшими газетными листами, передавая прихожей мрачные тона. На стенах съёжились обои, где-то расползлись, почернели, расщеперивались, казалось, что сквозь них желало пролезть нечто живое, ужасное и невообразимое. По углам скопище тенёт и пыли. Это пыль и на комоде, хоть картошку сажай. Линолеум разодран, заласан, изгваздан чёрными следами, но, как заметил Женя, не собачьими, а человечьими, будто чья-то босая стопа недавно их здесь оставила. На протянутой, почерневшей верёвке развешаны сушиться пакеты из-под кефира и пожелтевшее от стирки тряпьё. У обшарпанной двери ванной комнаты стоял, чего-то дожидаясь, эмалированный жёлтый таз с застиранным бельём.

Нина Карповна провела Женю в зал, где кружился запах древней мебели. У серванта врезана ещё одна дверь, куда она вела, Женя не знал. На разложенном диване ворох вполне современных шобонов. Зелёные женские джоггеры очень напоминали Машины. На спинке большого кресла размещались рядками игрушки: чебурашки, неваляшки, плюшевые мишки и куклы без платьев, они все, как один, уставились на Женю неодушевлёнными глазами. От множества обездвиженных взглядов парню сделалось дурно, росло огромное желание уйти. Ещё и неприятные запахи вгоняли в депрессию, и помимо прочего два пропылённых ковра, высокий шкаф с распахнутыми настежь дверцами, иконостас в углу, догорающая свеча у потемневшей иконы. На иконе Иисус Христос, лицо свирепое, будто мог вспороть им душу. Под иконами у занавешенного окна плазменный 18-дюймовый телевизор.

– Вот он, охальник, – рассерженно сказала старуха. – Стоит, не фурычит. Женечка, глянь, мож, чаво и сделашь, а я пойду на стол пока приготовлю.

Постояв в нерешительности перед чёрным прямоугольником телевизора, Женя мгновение чесал затылок, задумчиво ковырял пальцем нижнюю губу, всполошился и вставил вилку в круглую разболтанную розетку. На панели вспышка красного индикатора. Женя надавил на кнопку пульта, и его приветствовал синий экран: ни картинки, ни звука. Он поискал в настройках – ни одного канала, повертел антенну, и так, и сяк, ничего, глухо. Вдруг краем глаза заметил, что штекер с антенным кабелем выдернут из разъёма. Не чувствуя никакого подвоха, вставил, и всё заиграло, заголосило.

Женя обрадованный повернулся, чтобы пойти и доложить старухе, что всё работает, да едва не заорал.

Нина Карповна так и стояла у кресла. Её туловище перекошено, будто в одной руке она держала увесистую гирю, бабка таращилась на него тёмными немигающими глазами, безумное болото вокруг сморщенных век, такой тернистый взгляд, словно она была в курсе всех его тайн и пороков. А под крючковатым носом разъедала губы зубастая клацающая улыбка.

Старушка внезапно отмерла, дёрнула головой, часто заморгала, спустила губы, скрывая оскаленные протезы, завертелась вокруг себя, разглядывая пол (она походила на вертолёт, который готовился к посадке), нагнулась, сухой доской заскрипели её суставы, что-то белое подняла с пола. Пёрышко. Она, и словом не обмолвившись, сунула перо в карман халата, стремительно вышла из зала и, судя по шарканью тапок, подалась на кухню.