Моя тонкая поэтическая и художественная душа дрогнула.

Выпучив глаза, я посмотрел на батяню и сказал:

– Я такое не переживу.

Он положил мне свою ручищу на плечо, и, крепко прижав к себе, заявил:

– Держись, сынуля! Скоро откроется второе дыхание!

– У меня или у тракториста?..

Мы завернули на лесную дорогу.

– Эх! Ты лучше посмотри, какая свежесть и прохлада вокруг! Фактура! – радостно воскликнул батяня. – Уж небо, как говорится, осенью дышало. Уж реже солнышко блистало…

Я вжал голову в плечи и зажмурился.

«Мама, мамочка, разбуди меня, пожалуйста в школу…».

Через пол километра я начал молиться:

«Боженька, я никаких молитв не знаю, но, если ты меня слышишь, сделай что-нибудь…».

Когда мы прибыли в поле, уже стало немного посветлее. Легкий иней окутал местную природу. Вот-вот должно было показаться коварное октябрьское солнце, которое светит, но совсем не греет. Но оно не показывалось. Всё заволокло туманом. Я уже достаточно околел по пути, чтобы понять очевидное – рано или поздно я окочурюсь и это лишь вопрос времени.

Бригадир размечал границы участков каждой мини-бригаде.

– Ваши вот эти, – показал он батяне несколько валков льна. – Потом покажу следующие.

Семейный подряд начался.

Закруглёнными вилами батька собирал необходимое количество льна, а я пучком этого же льна перевязывал его в охапку и ставил. Снопы медленно, но, верно, вставали за нашими спинами.

Минут через пятнадцать я уже не чувствовал от холода пальцев рук и ощущал зверский ГОЛОД. От этого у меня в голове застрял один очень простой образ – тарелка горячего ароматного борща, а рядышком нарезанное сало с прослойками мяса, россыпью тмина, чеснока… В избе топится печь, от которой по комнатам расходится тепло. Я плотно поел и лежу в новой фуфайке под одеялом. Мне тепло и комфортно. А сестрёнка собирается в поле вязать лён.

– Сынуля! – слышу я голос батьки. – Хватит сопли на кулак наматывать! Шевелись!

Постепенно от стресса и холода мой организм начал вырабатывать небывалое количество тепла, словно старый утюг с углями. Пальцы постепенно отогревались. Я вошёл во вкус. Но ресурсов моей тощей поэтической натуры «кожа да кости» надолго бы не хватило. Голод усиливался до нестерпимой боли в животе.

– Перерыв на обед! – послышалось через пару часов.

Приехала полевая кухня.

Я настолько сильно хотел жрать, что немедленно телепортировался к источнику пищи. Растолкав всё ещё весёлых женщин в платках и хмурых мужиков с примами, я бросился к раздаче, как на амбразуру. Сожрав две порции ненавистной гречки с ещё более ненавидимой тушёнкой, я уселся на колесо полевой кухни и достал из левого кармана конфету «Барбарис», которую утром незаконно стащил из серванта. Конфетуля была так прекрасна, что я не мог сдержать улыбки счастья.

– …лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился… – услышал я голос бригадира, который курил в сторонке с мужиками.

– Ну что, как самочувствие? – вдруг откуда не возьмись появился батяня.

Я достал из правого кармана карамельную конфету «Рачки», вручил ему и сказал:

– Не дождётесь!

Он закурил.

– Надо работать поживее, а то так ничего не заработаем.

Я незаметно развернул в левом кармане следующую конфету «Грильяж» и быстро запихал в рот.

– Холосо, я постараюшь. Будешь ещё конфету?

– Давай.

Я снова вручил ему «Рачки».

Мы ещё немого посидели, а потом нам определили следующие валки для вязки снопов. Мне даже начало нравится.

Обратную дорогу дядя Коля уже так не гнал. За день он изрядно набрался впечатлений, поэтому ехал аккуратно. Кассету Марины Журавлёвой зажевало, поэтому он грустил. Женщины всё также чему-то радовались, мужики продолжали непрерывно курить, а бригадир хмуро считал валки у каждой пары работников, чтобы по приезду сразу же рассчитать.