О, я знаю наш взгляд, опрокинутый сердцем вовнутрь.

Мы с тобой сочинили стихов – хватит на сто галактик!

Мы с тобой столько выпили – всё опьянело вокруг,

кроме нас!

Это русский, типичный характер!

Обнимая берёзку поэтову, каждый свою.

Говоря: бездорожье. Муляка. Эй, где ты, родная столица?

Это русский характер: начальство бранить, как в раю,

а затем за него же пойти прямо в ад и убиться.

Эту мёрзлую землю грызть – ибо родная земля.

Проползти. Всем вперёд. Даже там, не прошёл, где бы трактор.

Журавлиный народ, дай испить из того журавля

нам чистейшей воды.

Вот таков у нас русский характер!

Солнце русское в небе. О, Ладо, о Ладо моё.

Приготовили тело – осколки спелее в нём ягод…

Даже солнце мы гоним и гоним светило на Запад,

помираем, так с музыкой, это наш русский характер,

прекрати ныть, дружище. Сейчас не пристало нытьё!

Через огнь. Через воды. И медные трубы, где нефть.

Наша нефть пахнет русским и освободительным стягом!

Я один раз заплакала, коль ты посмел умереть,

но не плачь обо мне.

У меня, друг мой, русский характер!

Они не умерли. Они вонзились в космос.

Из шахты номер пять и вместе с ней.

Я, как живым, пишу им: степь, свет, россыпь,

им, ставшим взрослыми, вдруг прямо из детей,

перемахнувшим отрочество, юность,

перемахнувшим старость,

прямо в мудрость

и в мужество!

Я сплю или проснулась?

И – по тропе за ними сквозь колючесть

цепляющихся веером ветвей.

Измучанные… битые… в кровище…

Идут, держась да спотыкаясь. Больно!

А лопухи под ноги корневища

им подложили. Вот и шахты штольня.

Едва рассвет. Точнее полрассвета.

Едва лишь солнце. Но оно в два света.

Оно в два космоса. Оно в два лета.

И две зимы. Как луч на парте школьной!

Их не сломать. Их не убить. Попробуй.

Трава целительно им кланяется в ноги.

Она целует им следы и обувь,

она растёт в канавах у дороги

Лопух, да мать-и- мачеха, да мята.

Притихли. Замерли. Ничто не колыхнётся…

Они давали, комсомольцы, клятву,

они кричали клятву – краснодонцы!

Что русский до победы! Не сдаётся!

Что русский юнармеец партизанит.

…Читаю список словно не глазами,

читаю список небом, мамой, солнцем.

Я каждый день пишу им письма, письма,

я каждый день пишу им смс-ки.

Авось, услышат. Ибо это близко.

Авось увидят ангельские фрески.

И нимб. И руки Боговы над ними.

Я помню их – живыми!

***

В чернозёмной столице да как не увязнуть?

В её жирной земле, в её гумусе, брюхе?

Вот Воронеж мне каркает! Вот клюёт мясо,

не из плоти его достаёт, а из духа.

Вот прорвёшься сквозь первый ты слой лестниц, в манну

уводящих, считай время, сразу нет года!

Где гора под источником Свят-Митрофана,

одноглавые Храмы вдоль спуска, вдоль схода.

Во второй слой: губернская архитектура

вперемежку со сталинской, значит, нетленна!

А Воронеж сильнее! Воронья натура

мне любимей, когда час – военный.

Мне не надо ни чая, ни булок, ни кофе!

Ибо мы мимо парков идём, мимо кладбищ,

здесь бесплатнее сыра, пожалуй, Голгофа,

ибо памятники тем, народ свой познавший:

Александру Кольцову, а ниже к оврагу

Иван Саввич Никитин в цветах бересклета,

выше памятник Бунину вместе с собакой,

а вот Белому Биму хозяина нету.

Третий слой он банален, как Мыза на склоне

в нашем городе Нижнем, сочащимся алым!

Так запляшет вдруг сердце в груди – «проворонишь!» —

что слетает ворона с ольхи у вокзала.

***

Беременная внуками моими,

огрузлая средь солнечного дня,

сноха ли, Магдалина ли, Мария

святая, грешная, но всё равно моя!

Идёшь, плывёшь ли бережно, покато,

в тебе, во чреве, в розовом нутре

они – живые! – им бы лишь созреть,

они любимые, мои внучата!

Беременность не красит никого:

лицо в пигментных пятнах, лоб отёчен,

от варикоза съехавший чулок,