И тут я все понимаю. Мама падает на колени перед моей кроватью:

– Доченька, прости меня…

ЛЕНКА

Танька Белкина – моя самая близкая подруга. И одноклассница. И одногруппница – в детский сад вместе ходили. Нас матери и рожали в одном роддоме, в один день. Вообще-то в нашем городке и роддом-то вроде бы один. Танька, конечно, появилась чуть раньше, она всегда и во всем впереди меня. В садике наша группа за ней хвостом ходила: подружка была врачом, «лечила» всех желающих. Перевязки делала ленточками, уколы карандашом, «шины» на «переломы» из набора строителя накладывала, «таблетками» (конфетками) кормила… И все слушались. После обеда спать по ее команде укладывались, потому что в «больнице» тихий час. Воспитатели еще и подыгрывали, бинты и вату Таньке приносили – чем бы группа ни тешилась, лишь бы не плакала.

Одна я не «болела» и «лечиться» не хотела. Из протеста книжки рвала и куклам головы откручивала – я была новенькая, а хотелось, чтоб на меня внимание обратили. И даже пыталась Таньке чем-нибудь навредить, но после садика шла к ней домой играть, потому как в их маленькой квартирке разрешалось и шалаши из покрывал строить, и в мамины вещи наряжаться. А еще у них жили кошка с котятами и золотые рыбки. За подводной жизнью в подсвеченных аквариумах, которые занимали всю маленькую комнату, можно было наблюдать бесконечно – тетя Оля, Танькина мама, рыбок на продажу разводила. И никогда не сердилась на нас, когда мы бумажками намусорим или тряпочек нарежем, выкраивая куклам платья. Она медсестрой в поликлинике работала, вот подружка за ней и обезьянничала – «лечила» всех. Стать врачом мечтала еще тогда.

У меня-то дома наоборот: огромная квартира – объединены две смежные, еще в одной на лестничной площадке жила бабушка, мать отца, – весь десятый этаж наш, туда никто, кроме нас, на лифте и не поднимался. Раз в неделю приходила женщина убирать хоромы, продукты привозил водитель.

Папа – большой начальник, директор деревообрабатывающего завода. Его мы с сестрой Надеждой видели редко – пропадал на работе, на совещаниях, ездил в командировки, в леспромхозы, даже за границу; чаще смотрели на него по телевизору на местном канале. Да и мама вниманием не баловала, у нее была святая цель – обеспечить папе максимум удобства в быту. Это когда он дома бывал… К тому же маме надо было хорошо выглядеть, у нее для этого имелись и «свой» парикмахер, и «своя» маникюрша. Гостей к нам не приглашали, родители встречались с ними и отмечали праздники в ресторане.

Но у нас с Надеждой была Муся. Муся – наша няня, она вырастила и сестру, и меня, жила с нами, в отдельной комнатке, не помню, имелись ли у нее родственники, наверное, мы и были ее семьей. Полное имя няни я узнала уже после ее смерти. Мария. Мария Родионовна. Почти Арина Родионовна…

Папа был сильно старше мамы, помню, что его усы всегда были уже седые, с мамой у него – второй брак. От нас с сестрой это семейное обстоятельство и не скрывали; мне-то все равно было, а вот мама с Мусей иногда на кухне обсуждали первую папину жену, называя ее «эта». Я их разговоры краем уха слышала, но речь в основном шла о деньгах. И еще у папы имелся взрослый сын, «обалдуй». Что это слово обозначает, я тогда не понимала и ни разу этого обалдуя не видела.

В нашей квартире блестела полировкой югославская мебель, красовалась немецкая посуда, персидские ковры – все, что считалось дефицитом в 80-х годах прошлого века. Но не дай Боже залапать стенку, насорить на ковре, попрыгать в кресле. И должно быть тихо. Особенно если папа дома, в кабинете. Папа работает. У него стоял свой телефон, отдельная линия, но обстановку помню смутно. Мама не работала. Естественно, в наш дом-музей приводить подружек строго воспрещалось, исключение делалось для одной Таньки, и то – лишь попить на кухне чаю и полистать в моей комнате книжки. И чтобы тихо.