В этих краях пышные гуляния не устраивают; я и представить не мог, что где-то может существовать настолько бедное место. Как бы ни были бедны люди в моей родной Бенгалии, по сравнению с жителями этого края они почти богачи. И вот сейчас, несмотря на проливной дождь, люди пришли, чтобы поесть немного проса, кислого йогурта-да́хи, патоки и сладких шариков-ладду́, считавшихся здесь традиционным угощением на праздниках.

Какой-то незнакомый мне мальчик лет десяти-двенадцати с самого утра помогал нам с организацией празднества. Звали его Би́шуа, он был из бедной семьи и, вероятно, пришел сюда издалека. Около десяти часов утра он попросил немного еды и воды. За еду отвечал сборщик налогов из Лобтулии, он дал мальчику горсть проса и немного соли.

Я стоял неподалеку и наблюдал за ним – смугленький, с красивыми чертами лица, он был словно каменное изваяние Кришны. Когда он торопливо развязал край своего грязного хлопкового дхоти длиной около метра и принял это скромное лакомство, на его лице расцвела такая счастливая улыбка! Могу вас заверить, что ни один, даже самый бедный, бенгальский мальчишка ни за что не станет есть просо, не говоря о том, чтобы так радоваться этому угощению. Я и сам как-то раз из любопытства попробовал его и пришел к выводу, что язык не повернется назвать это лакомством.

Вскоре праздник подошел к концу. После обеда я заметил, что во дворе уже долгое время сидят под проливным дождем три женщины с двумя детьми. На тарелках из листьев перед ними лежало просо, но ни йогурта-дахи, ни патоки не было, и они, раскрыв рты, неотрывно смотрели в сторону конторы. Я спросил у сборщика налогов:

– Тевари, кто дал этим женщинам еду? Почему они во дворе? И кто посадил их тут мокнуть под дождем?

– Господин, они из касты до́шад[34]. Если пустить их на порог дома, всё будет осквернено. И после этого ни один брахман, кшатрий или гангота не прикоснется к еде. Да и где в доме найти для них место?

Едва я вышел под дождь и встал перед этими несчастными женщинами, как все вокруг тут же засуетились и принесли им еды. Если бы я не видел это своими глазами, то ни за что не поверил бы, что можно съесть столько проса, патоки и разбавленного кислого дахи. Глядя на то, с каким наслаждением они едят эту незатейливую еду, я решил, что нужно как-нибудь непременно позвать их еще и накормить как следует нормальной едой. Где-то через неделю после этого я пригласил через Тевари этих женщин из касты дошад вместе с детьми на обед и угостил жареными лепешками-лучи, рыбой, мясом, сгущенным молоком, дахи, пудингом фи́рни, соусом ча́тни. Они, наверное, и представить не могли, что когда-нибудь в жизни им посчастливится попробовать такие богатые угощения. Их удивленные и радостные улыбки и счастливые лица я не забуду никогда. Тот мальчик из касты гангота Бишуа тоже был тогда на обеде.

Однажды я возвращался верхом на лошади из разведывательного лагеря и вдруг увидел, как прямо в лесу у зарослей сахарного тростника сидит какой-то человек и ест кашицу из гороховой муки, разведенной с водой. Поскольку у него не было посуды, он размешивал кашицу прямо на своем грязном хлопковом джоти, отогнув немного его край. Ее было настолько много, что у меня в голове не укладывалось, как один человек, пусть даже индиец, может столько съесть. Заметив меня, мужчина тут же прекратил есть, поднялся и почтительно поприветствовал меня: «Господин управляющий! Я тут перекусывал, прошу прощения».

Я никак не мог понять, за что должен простить человека, который сидел в одиночестве и спокойно ел. «Ешь-ешь, совсем не нужно подниматься. Как тебя зовут?» – обратился к нему я.