– Симпатичное, но фиолетовый мне не к лицу. – Второй голос принадлежит Руби, и все мои надежды побеседовать с сестрой наедине рассеиваются как дым. – Не пойму, как меня угораздило пролить на платье вино. Да еще красное. Спасибо, что согласилась одолжить мне наряд.

Привалившись к стене, я достаю из сумки телефон и начинаю набирать сообщение для Джека – нужно предупредить его, что я ухожу. Он собирался меня домой отвезти, но я и такси обойдусь.

– Все в порядке, мне не сложно.

В этот момент я вспоминаю, во сколько мне обойдется поездка на такси отсюда и до дома, и решаю пойти пешком. Погода хорошая, к тому же по дороге я, наверное, успею протрезветь.

– Ох, ну какая ж я неуклюжая. Честное слово, Адалин, если у меня и есть хоть одна общая черта с твоей самовлюбленной сестричкой, то это точно неуклюжесть.

Я замираю, не успев нажать на кнопку «Отправить». Ада хихикает, и я даже не знаю, что меня сильнее коробит: едкие слова кузины или реакция на них родной сестры. Затем слышится лязг вешалки.

– А это не подойдет?

– Сейчас попробую, но мое здоровенное пузо туда может и не влезть.

Слышится звук застегиваемой молнии, затем шелест ткани. Я надеюсь, что сеанс перемывания костей закончен, но Руби, судя по всему, уже понесло.

– Элоди думает, что она вся из себя особенная: типа, отучилась в университете, так, значит, она теперь круче всех. Круче нас, – Руби фыркает. – Слышала, как она распиналась? «Учеба давалась нелегко», «Мне нужно время на себя», а сама при этом в какой‐то паршивой кофейне работает.

Они обе смеются, а меня охватывает такой стыд, что горит не только лицо, но и шея. Меня саму воротит от собственного пафоса. Я так старательно сдерживалась во время разговора с мамой, что вывалила все накопившееся на дядю Грегори, Руби и Аду.

– Ты, кстати, в курсе, что ваша мама ходит и всем рассказывает, будто Элоди до сих пор маркетологом работает, только уже из дома?

Я мрачнею, не в силах поверить: мама ведь знает, что я уже не маркетолог.

– Я слышала, как она перед этим разговаривала с родителями Итана. Явно стеснялась. Посмотри на себя, Адалин, на то, что у тебя есть. А у Элоди? Еще чуть-чуть, и она пойдет в «Асду» [2] товар по полкам раскладывать.

От этих слов у меня внутри все холодеет. Да, мама разочарована, да, она волнуется, но как же больно слышать, что ей настолько стыдно, что она готова врать другим.

– Когда тетушка Мередит сказала, что у Элоди появился агент, я забила фамилию в поисковик, и результаты, честно говоря, оказались удручающие. – В голосе Руби столько торжества, что хоть ложкой зачерпывай. – Так что не светит ей никакой договор на публикацию.

– В самом деле? – Может быть, мне всего лишь показалось, но Ада, похоже, несколько огорчилась.

– В самом деле. А я только рада. И тебе тоже стоит радоваться. Она такая воображала – неудивительно, что ее последний ухажер аж под машину бросился.

Я судорожно охаю, словно получив удар под дых. А следом за шоком накатывает ярость. Как она смеет приплетать сюда Ноа? Да как она смеет, мать ее?!

– Руби… – Тон Ады становится укоризненным, и, несмотря на обиду, я признательна ей.

– А что? – откликается кузина совершенно невинным голоском. – Он же и правда бросился.

– Это был несчастный случай.

– Но водителя ведь так и не нашли?

– Нет.

Как бы мне хотелось, чтобы сестренка вместо очередного платья выдала Руби хорошую затрещину! Ада ведь поддерживала меня после трагедии – пришла ко мне в тот же день, когда мать Ноа сообщила мне, что он умер. Сестра была рядом и в следующие дни, слившиеся для меня в одно сплошное пятно, состоящее из сочувственных шепотков, слез и бесчисленных литров темного виски, без которого я не могла уснуть по ночам. А в день похорон Ада подняла меня с пола спальни, отволокла в ванную и помогла принять душ и помыть голову. А потом накормила разогретой в микроволновке лазаньей и заставила переодеться в чистое белье, плотные колготки и костюм из черного бархата – недавно купленный ею же самой, судя по всему, потому что Ада вытащила завернутый в упаковочную бумагу комплект из блестящей коробки, обнаружившейся возле кровати. Прикосновения ласковых рук сестры ощущались как целебный бальзам – она словно собирала меня из осколков, чинила и чистила с той особой заботой, с какой возилась в детстве со своими куклами. А после похорон семь ночей спала со мной в одной кровати, пока наконец я не пришла в себя настолько, что уже могла сама одеваться и умываться. И на восьмой день, открыв утром глаза, я обнаружила, что Ады рядом нет, – и холодная отстраненность, возникшая между нами, вернулась. Я так и не поняла, в чем дело, но стена между нами явственно свидетельствовала, что объяснений мне не дождаться.