Александр очнулся. Первая мысль, что пришла ему на ум, – его разбудил звук. Кто-то постучал в дверь? Нет, не то. Звук был необычным. Он усиливался, становился громче, резче, быстрее, будто его источник все время приближался.

«Напоминает стук кастаньет, выбивающий ритм фламенко», – удивился Александр.

Он уже успел оглядеться. Он лежал не в постели, а на асфальте, прямо в центре широкой дождевой лужи, посередине улицы. Было светло, и хотя что-то, наверное, попало ему в левый глаз – этим глазом он сейчас видел определенно хуже, чем другим, тем не менее, все предметы, окружающие его, были видны, на удивление, четко, ярко и даже как-то объемно – казалось, что всё вокруг стало вдруг выпуклым, переполненным своей напряженной сутью. Свет же лился, как ему и положено, сверху. Он был серебряный и мягкий.

Александр встал. Улица была ему знакома. Здесь он живет, вспомнил он.

По ней сновали люди. Они проходили мимо и не замечали его. Брызги из-под их каблуков порою падали ему на брюки – наплевать.

Идти домой ему расхотелось, и, развернувшись, он направился в сторону противоположную. Не дойдя до поворота, он подошел к маленькой пристани, что приютилась тут, на дороге, будто обычная аптека. Не отвязывая лодку и не беспокоясь о веслах (и уключин-то не было), он забрался в неё и оттолкнулся…

Лодка плавно сместилась к фарватеру.

Серебряный свет начал блекнуть.

И не кабинет, а так, одно название. Табличка с фамилией на фанерной двери. Два стола встык. Три стула. Металлический несгораемый шкаф: большой, неровно-угловатый, облезлый. Еще один шкаф, для бумаг. Тот завален картонными папками: толстыми или тонкими, потрепанными или новенькими. (На них на всех – одинаково густой слой серой пыли). Старенькая пишущая машинка. Чайник. Тесно, жарко.

Чайник кипел.

–Убийство, Ростислав Станиславович, – устало произнесла Зина, аккуратно положив телефонную трубку на рычаг.

– Суки, – откликнулся Яковлев, подтверждая, информацию – услышал.

Поймав курсором крест, означающий – закрыть файл, он щелкнул по нему мышкой, обеими руками потер виски и вопросительно посмотрел на Зину.

– Машина будет! – сообщила Зина хорошую новость, прибереженную ею напотом.

– И чая попить не успеем, – только произнеся эту фразу, Яковлев ощутил – во рту и в самом деле пересохло.

Впрочем, хотелось Яковлеву не чая. А разговаривать ему не хотелось совсем, но…

– Ну, кого? Кого там, буквально, грохнули? – спросил он через силу.

– Господина Терехова. Известного в городе предпринимателя, – охотно ответила Зина. – Вам повезло. Дело, вероятно, станет громким, – добавила Зина искушающе и в то же время язвительно.

– Посмотрим, – на этот раз Яковлев посмотрел на Зину. Презрительно.

Бог обделил Зину ростом. Она была почти коротышкой – метр пятьдесят, пятьдесят два. Помимо этого недостатка, Зина была умной и наблюдательной, и умела это скрывать. Еще она была толстой и неуклюжей, как валенок, говорили про неё, и близорукой. Но за толстыми линзами, вставленными в уродливую оправу, пряталось миловидное личико и карие лучистые глаза. И слава Богу, Яковлев этого не замечал. Она почти нравилась Яковлеву. Она не вызывала у него раздражения. Ну, если только самую малость. А про серебряную серьгу в виде двух сердечек, прислоненных друг к другу, одно – побольше, другое – поменьше, что была вставлена у неё в пупок, Яковлев и не подозревал.

– Чего там. Заказное, поди. Глухарь!

– А если нет?

– Посмотрим, – ворчливо повторил Яковлев.

– Заждались Вас, Ростислав Станиславович, добрый вечер.

Пожилой опер не скрывал своей радости. Он появился на месте убийства первым и вот уже битых два часа занимался тем, что отгонял от мертвого тела праздных зевак. И хотя любопытных было немного – улица, где произошло преступление, была тихой: три или четыре частных коттеджа да где-то в конце её ларек, торгующий сигаретами и пивом, – это занятие ему порядком надоело. Да и свою работу опер выполнил: он опознал убитого – так совпало, он знал его в лицо, и вызвал на место происшествия группу криминалистов, не испоганив своей собственной суетой улики, вещдоки; не затоптав следы, не тронув мертвого. Теперь он законно хотел домой.