– Я больше не нужен, Ростислав Станиславович? Я пошел?

– Иди. Спасибо, Максимыч, – пробурчал Яковлев.

Проводив взглядом удаляющуюся спину в синем кителе и позавидовав оперу, который по пути домой уж наверняка забежит кое-куда погреться горячительным, Яковлев прошелся вперед и, подойдя к трупу, попробовал заглянуть мертвецу в лицо.

Не получилось. Голова убитого была развернута боком. Правой щекой он прижимался к земле, а вся левая – была обильно залита кровью.

Бросалась в глаза развороченная глазница.

Яковлев подумал, что стреляли сзади, а это – выходное отверстие, но тут же обратил внимание на рану посередине теменной кости, и тоже левой. Эта рана – не рана, ранка – практически точно соответствовала размеру пули. Он задумался, пытаясь объяснить это несовпадение.

«Нет, стреляли не сзади».

Капельки холодной воды упали ему за воротник, он поежился и мысленно выругался: «Черт возьми! Торчать под дождем! Разве я обязан?»

Он еще раз посмотрел на труп.

«Значит, выстрел в голову был произведен в тот момент, когда лежащий человек… да, именно, лежащий на земле, на этом самом месте, повернул голову», – догадался он и, поежившись, отошел от тела.

Контур мертвого тела уже обвели мелом: по мокрому асфальту, по лужам, (о, недолговечный, эфемерный труд). Теперь – все ждали фотографа. Он снимал, меняя ракурс и диафрагму. Но, наконец, и он закончил свою работу. Труп переложили в УАЗ, что подъехал еще час назад, и следственная группа, включая трех криминалистов-экспертов, врача, двух оперов из прокуратуры города, двух сержантов-водителей и Зину – следователя-стажера, плавно перебралась в дом. Последним туда вошел Яковлев.

«Плыву», – безмятежно констатировал Александр. Ничто не поразило его, не потрясло. Надо было поступить так раньше, подумал он, хорошо ведь. Порывшись в карманах, он достал сигареты, проверил – сухие ли, и закурил.

Причал – некая точка отсчета – исчез в наступающем сумраке, да и очертания берегов скрылись там же. Он посмотрел за борт. Поверхность воды была ровной, гладкой, как крышка рояля.

Впечатление о том, что время остановилось, стало полным.

«Обстановочка», – неопределенно подумал Яковлев, очутившись внутри.

«Супер!» – воскликнула про себя Зина.

«Ясно, за что грохнули», – подумали все остальные.

Кресла, стулья и столы, диваны, диванчики, пуфики. Телевизоры в бойницах стенок и горок: сколько их – не сосчитать. Шикарные светильники и люстры. Бар. За баром – зеркальная стена (количество многообразных бутылок на её фоне удваивалось, утраивалось и даже пугало). Вазы. Вазы: большие, как амфоры, стояли на полу, поменьше – на тумбочках, вазочки, совсем крохотные, тонко разрисованные ручной вязью, – повсюду. Хрустальные, напоминающие своими стремительными линиями сияющие льдом скалы. Фарфоровые, они – молочно-белые, светящиеся, как женская кожа, голубизной изнутри. Медные. Бронзовые, покрытые чеканкой. Из дорогих и редких сортов древесины: томно-желтого, красного, черного, коричневого цветов, с неповторимыми узорами собственной внутренней структуры, что была видна через плоскость среза.

Вазы.

Вазы без цветов.

И несколько картин.

И все-таки дом казался пустым. Необжитым. Одиноким. Осиротевшим. Он не был запущенным, нет. Идеальная чистота присутствовала в каждой комнате, в каждом коридоре, в каждой ванной, а их было четыре, на обеих кухнях.

Дом без хозяина. Холодный. Пустой.

Ясно, что в нем не жили.

Точнее, жили в трех комнатах на первом этаже.

Яковлев взял фарфоровую вазу, одну из тех, что была размером поменьше, и, небрежно повертев, сердито поставил её на место.