Сомнительная льгота, пришел к выводу Федя, отработав на новом месте полгода.

А потом еще полгода.

И год прошел. И еще один. Наступил девяносто второй. Стало ясно, что Россия вступила в эпоху капитализма. Учреждение, что именовалось горисполкомом, без кадровых потрясений и катаклизмов иного рода, то есть – вполне эволюционно, преобразовалось в новую структуру: городскую администрацию. И теперь другие проблемы застилали глаза и требовали нового взгляда.

Администрация разрослась, увеличив штат сотрудников вдвое. Но профессия экономиста-международника по-прежнему оставалась невостребованной.

Наступил девяносто третий. Да и он перевалил за половину.

«Продолжать ту же жизнь, что я веду в течение последних лет? Нет! Прозябать как раньше? Не логично», – твердо решил Федор в день своего рождения. И, пристально вглядываясь в будущее, что трепетало в порывах октябрьского ветра, как последний лист старого плюща перед взором Джонси 2, пылающей в лихорадке, выпил.

Ему исполнилось двадцать семь.

Лермонтовская дата. Гордая.

– Федя, приготовь нам кофейку, – повелительно произнес начальник отдела Аркадий Валерианович Попов.

– Хорошо, сейчас. Пять минут, – послушно ответил Федор.

Он в комнате один. Он сидит перед светящимся монитором компьютера. Два больших наушника – грибы-дождевики, нанизанные на проволочную дугу, что переброшена через коротко остриженный череп. Руки лежат на доске управления. Он вяло и отрешенно перебирает пальцами клавиши, бессмысленно перемещая по экрану игральные карты.

Что ж, занятие не хуже любого другого.

– Пять минут, Аркадий Валерианович, пять.

– Поторопись, Федя.

А из черного поролона наушников льются не сладкие звуки музыки Пьяцоллы, Маккарти или Элтона Джона – нет. Из них доносятся голоса людей, разговаривающих в соседнем кабинете, – да, в кабинете все того же Аркадия Валериановича.

– Крепкий, как ты умеешь, Федя.

– Непременно, Аркадий Валерианович.

И слышатся они ясно и четко, без помех.

– От вас требуется… – произносит незнакомый голос и умолкает.

«Наверное, выпивают, – подумал Федор. – Тем лучше. Откровеннее разговор».

– …Пустячок. Да, да, сущий пустяк, – вновь заговорил собеседник Аркадия Валериановича, прервав короткую паузу. – Вы спросите, а почему такие большие деньги? Ха-ха. И деньги-то – пустяковые!

Незнакомец смеялся сухо, вынужденно, деланно.

И его смех понравился Федору.

– И ничего, что бы входило вразрез с вашими прямыми обязанностями, и, упаси нас Боже, с законом.

На этот раз Федор расслышал явственный звук глотка, будто человек с больным горлом глотал через силу горькое лекарство.

– А если быть точным, – продолжал говорить тот же голос, – и выражаться по-политически – лоббирование! Да! Создание лобби! Достижение влияния! Это в ваших силах, я уверен. Расскажу о деталях.

Федя снял наушники, аккуратно выдернул разъемы, отсоединяя их от наружной панели процессора, и убрал в коричневый дипломат, стоящий тут же, у стола.

«Позже прослушаю запись», – решил он.

А карты на дисплее – красивые яркие картинки, словно ожили. Они выпрыгивали друг из-под друга, складывались веерами, перемешивались, и все – на светло-салатном фоне, заполняющем экран. На традиционном зеленом сукне. Чёт – нечет. Удача или…

И уж потом Федор принялся за кофе.

Федор на секунду застыл на пороге и огляделся…

«Ничего примечательного, обычный ресторанный зал, – сказал он себе машинально подмечая детали. – В дальней части – сцена. Сбоку от неё – кухня. Приглушенный свет, что растекается мягким рассеянным потоком от центра – к периферии. Десяток столиков. Те, что стоят вдоль стен, укутаны в интимный полумрак. По дальнему периметру, за тяжелым бархатом портьер темно-вишневого цвета – о, их толстая ворсинчатая материя поглощает звук не хуже, чем клиенты пищу – несколько отдельных кабинетов».