А второй подумал, что-то у Феди с головой не так. Он и раньше был чересчур спокойный, послушный. И не пил. И с женщинами, вроде, не встречался. Да-а, уж больно он был тихий.

«Не может он быть «мусорком», ну, нет, никак не тянет», – решил безымянный гость, понемногу успокаиваясь.

«Вот и дождались», – про себя резюмировал Аркадий Валерианович.

У пустой бутыли, которая вызвала столько эмоций в умах этих солидных людей, была еще одна особенность – до сих пор не замеченная. Но если приглядеться… Вся ее поверхность была в небольших отверстиях, как будто исколота шилом. То есть – с ней действительно так поступили.

Федор и сам бросал на бутыль виноватые взгляды. Он даже слегка кивнул, мол, понимаю и поддерживаю ваше недоумение, глупо, да, согласен – но ничего не произнес.

Держа бутылку за горлышко, он неожиданно поднес её к лицу Попова, расположив параллельно полу – горлышком без крышечки к себе, а дном к Аркадию Валериановичу, который, в свою очередь, машинально отпрянул назад и приоткрыл было рот, чтобы заорать на обезумевшего подчиненного, но…

Тут Федя, не опуская бутылку и не меняя её расположение, полез правой рукой в карман своих отутюженных брюк и, как будто бы сам удивившись тому – вот, мол, что он там нашел, – извлек оттуда небольшой пистолет с коротким стволом. По-прежнему неторопливо он приставил ствол – к горлышку и даже неглубоко ввел его, будто ввинтил вовнутрь пластмассовой емкости, и, не раздумывая, нажал на курок!

Раздался хлопок. Негромкий. Словно вылетела пробка из бутылки шампанского или шутник, раздув пакетик из плотной бумаги, ударил по нему кулаком.

Рука Федора, не привыкшая держать оружие и спускать курок, дрогнула, и ствол, направленный в середину лба, за сотую долю секунды до выстрела ушел вниз. Но от средней линии не отклонился ни на сантиметр. Пуля попала в шею. Прямо в полуокружность вырезки грудины. Туда, где кожа даже у полных людей западает, образуя естественную физиологическую ямку.

Тотчас из небольшой округлой раны с опаленными краями брызнул фонтан алой крови – ровной дугой, словно кто-то кровью писал.

Поток вязкой жидкости достиг обеденного стола и разбился о накрахмаленную поверхность скатерти, намочил её, измарал, разукрасил узорами. Повинуясь сложным законам геометрии, порция крови попала в рюмку – ту, что недавно Аркадий Валерианович подносил к губам, и наполнила её наполовину.

Аркадия Валериановича отбросило назад, на спинку стула, но тот – не опрокинулся. Они лишь покачнулись вместе, но устояли, усидели. Секунда. Предсмертная судорога прокатилась волною. Колебания мертвого тела и мебели затихли. Аркадий Валерианович Попов умер.

Он сидел на том же месте, но только не склонившись вперед, к столу и трапезе, а откинувшись назад, как будто насытился, свесив руки вдоль туловища, а голову – откинув назад, выставляя к потолку кадык, ниже которого – на сантиметр пониже, не более, зияло крохотное отверстие. Из него все еще сочилась тонюсенькая струйка, красная. А нашла ли пуля, выпущенная из оружия небольшого калибра, «выход», или оказалась для этого слишком слабосильной и, разрушив то, что попалось ей на пути, затерялась в массе человеческого тела, осталось неизвестным.

– Вот значит как сложилось, – протянул второй участник прерванного обеда, посматривая в сторону своего умершего сотрапезника, и налил себе в рюмку коньяку, – вот как.

Федор шагнул к столу и присел на тот стул, на котором висел его плащ. Поискав глазами чистую рюмку, не найдя таковой, он воспользовался широким приземистым стаканом чешского стекла. Выплеснув из него остатки минеральной воды, он бесцеремонно наполнил стакан наполовину коньяком и поднял его и, бросив взгляд в сторону трупа и убедившись, что тот и не думает оживать, посмотрел на человека, сидящего напротив.