Она шла медленно, почти на цыпочках, осторожно ступая по влажной, пружинящей лесной подстилке. Солнце уже клонилось к закату, пробиваясь сквозь густую зеленую листву косыми, золотистыми лучами, которые создавали в тихом лесу причудливую, постоянно меняющуюся игру света и тени. Воздух был густым, неподвижным, пахнущим прелой листвой, влажной землей, грибами и чем-то еще – тем самым слабым, но теперь отчетливо узнаваемым запахом потревоженной глины, который намертво ассоциировался у неё с отцом и его тайными работами.

Она забрела чуть глубже, чем обычно, миновав то место у старого ручья, где нашла квадрат вскопанной земли и ржавый тяжелый болт. Здесь деревья стояли плотнее, подлесок был гуще, почти непроходимым, а тишина – абсолютной, почти оглушающей. Она уже почти повернула назад, к дому, чувствуя подступающий страх темноты, когда её взгляд случайно зацепился за что-то необычное на шершавом стволе старого, могучего дуба, стоявшего чуть в стороне от едва заметной, заросшей тропинки.

Подойдя ближе, она увидела его. Знак. Он был вырезан на темной, морщинистой коре дерева – грубо, но глубоко, очевидно острым ножом или каким-то другим инструментом. Это был простой, даже примитивный символ: вертикальный православный крест, но его нижняя косая перекладина была перечеркнута жирной, уверенной горизонтальной линией. Линии надреза были свежими, края еще не успели потемнеть и затянуться под воздействием воздуха. Из глубокой вертикальной борозды даже сочилась капелька вязкого древесного сока, похожая на янтарную слезу.

Лили замерла, глядя на странный знак. Он был ей смутно знаком. Где она могла его видеть раньше? Сердце заколотилось быстрее, когда в памяти всплыл четкий образ – те странные, тяжелые, безликие картонные коробки, которые недавно привозил курьер. На одной из них, прямо на желтом упаковочном скотче, которым она была перевязана крест-накрест, был небрежно нацарапан точно такой же символ. Маленький, едва заметный, но теперь она узнала его безошибочно.

Крест, перечеркнутый линией. Что он означал? Почему отец вырезал его здесь, в лесу, на этом конкретном дереве? Это была его личная метка? Указатель пути к бункеру? Или что-то иное, имеющее сакральный, понятный только ему одному зловещий смысл?

Сам по себе символ был простым, почти детским. Но в общем контексте всего происходящего – отцовской нарастающей одержимости, тайного строительства бункера, его пугающих речей о конце света и необходимости «очищения» – этот незамысловатый знак приобретал по-настоящему зловещее значение. Он был как тайная печать тайного общества сумасшедших, как условная метка на карте, ведущей в очень опасное место, как символ веры безумного фанатика.

Лили осторожно провела кончиками пальцев по грубым, свежим линиям, вырезанным на живой коре. Дерево под её пальцами казалось теплым, почти живым, и от этого прикосновения ей вдруг стало по-настоящему не по себе. Словно она прикоснулась к чему-то глубоко запретному, к тайне, которая совершенно не предназначалась для её глаз. Знак на дереве был еще одним недостающим фрагментом ужасной головоломки, которую она пыталась собрать, но каждый новый фрагмент делал общую картину не яснее, а только темнее и страшнее.

Она быстро огляделась вокруг. Лес внезапно затих, даже невидимые птицы смолкли. Тени деревьев резко удлинились, сливаясь и переплетаясь на земле в причудливые, темные узоры. Ей отчетливо показалось, что за ней наблюдают. Не отец, нет. И не тот черный ворон. Что-то другое. Древнее. Что-то, что было незримо связано с этим знаком, с этим старым лесом, с той страшной тайной, которую её отец пытался то ли похоронить глубоко под землей, то ли, наоборот, разбудить. Она поспешно отступила от дуба, от зловещего знака, который смотрел ей вслед со ствола дерева, как немигающий, темный глаз из самой сердцевины молчаливого леса. Ей нужно было немедленно убираться отсюда. Как можно скорее. Бежать.