Хотя… Хотя, нет! Конечно, нет. Не отдаст. Уже свыкся. Куда ему теперь без неё?

Да, Вань?

Молчит Ванька…

Да, Котяра?

Молчи, Котяра, молчи, по инерции тебя спросили, по глупости!..

…Десятикилометровая дорога до Кибо-Хат показалась им выпуклой, яркой и какой-то сюрреалистичной, особенно после ручья в седловине трёхгорья. Там, в этой рыжей каменной альпийской пустыне, где нет растительности, нет воды, нет снега, ничего нет, где одиноко, холодно и сухо, так сухо, что от одного вида рыжей каменистости постоянно хочется пить, брели они вчетвером, «поле-поле» набирая высоту. Сюрреализм ли, волшебство ли, путешественники не заметили, как пустынная дорога обернулась дорогой в Изумрудный город. И они, четверо друзей, шли к Волшебнику за смелостью, добротой, умом и ещё (только это шёпотом) чтобы вернул добрый Гудвин белых путешественников домой. О последнем, как маленькая девочка Элли в сказке, беззвучно, но настойчиво мечтала большая девочка Энни. Она снова утром ничего не ела и чувствовала себя прескверно, хоть вида и не подавала.

Молодец, девочка! – одобрительно поглядывал на неё Юра. Помнится, дорога в Изумрудный город тоже была нелегка.

Аня никуда не поглядывала, она смотрела исключительно под ноги, на жёлтую дорогу. На марафонах она привыкла: когда организм отключается, когда отключается само сознание, нужно сосредоточиться на ногах.

Александер с Джамой тоже видели, что Ане нехорошо, и готовы были подстраховать в любой момент, но она упорно шагала, даже рюкзак свой не отдавала.

Особенно трудно восходителям стало после поворота на север, когда вдруг неожиданно налетел холодный цепной ветер Злой Волшебницы Бастинды и вмиг обветрил губы до сухой растрескавшейся корки. И сколько бы они их ни мазали гигиенической помадой, ничего не помогало. И талая вода в поилке жажды и сухости в организме не утоляла, оставляя после себя лишь гадкий горький дистиллированный привкус.

К часу дня остановились на ланч. До базы оставалось чуть больше километра, и смысла в такой остановке Юра не видел, но они достали сандвичи, кексы, шоколад (основной ланч ждал их в Кибо-Хат) и, запивая чаем, принялись жевать вяло и избирательно.

Пока делали вид, что едят, пришла несчастная полосатая крыса и принялась горько жаловаться: и холодно ей в пустыне, и ничего тут не растёт, и есть нечего, и перебивается она только подачками, а нужно кормить несчастных полосатых крысят, чей отец, мерзавец! шляется неизвестно где. Что интересно, говорила крыса по-русски. Её накормили сандвичем и крошками от кекса, а пока она ела, Юра мысленно общался с духами гор, прося их быть благосклонными. Стихийный христианин, чего же хотеть-то? Язычник! Он и крысе мог бы помолиться.

Ближе к двум подошли к Кибо-Хат. На подъёме к базе Джама нашёл кривую палку (палку в пустыне!) и во всеуслышание объявил, что это волшебный посох Мозеса. И теперь с ним они легко дойдут до вершины. Даже не дойдут – долетят! Шутит Джама. Что шутит – хорошо, лишь бы сорок лет не водил. А ещё, помнится, в песне были слова: «Go down, Moses» («сойди, Моисей»), и это вроде не вверх, как шли они, а совсем-совсем в другую сторону. А ещё Джама местный язычник-анималист, и «посох Моисея» для него простая кривая палка. Но худо-бедно до Кибо-Хат доковыляли.

В Кибо сноровисто суетились портеры. Вороны с белыми воротниками в надежде поживиться на дармовщинку бойко перескакивали с места на место. Изредка на предельной скорости пробегала крыса или крыс (не тот ли блудный отец крысят?). И только белые офисные туристы вяло переползали с места на место между двумя большими одноэтажными бараками, пытаясь поудобнее пристроить свои уставшие и измученные «скафандры». А на площадке под баннером, завернутый в палатку, лежал «скафандр» несчастного американца. Многие не догадывались, «кто» или «что» тут лежит, проходили мимо, не обращая внимания, но наши догадались. Наши обратили. Memento mori… Точно «лучше уж, чем от водки и от простуд»?