Настал день, когда мы вышли на сцену в актовом зале нашей школы и действительно «сбацали» несколько пьес типа «Утомленного солнца». Мы, что называется, сорвали бурные аплодисменты и под их раскатистые звуки ушли из зала в соседний класс, чтобы привести себя в порядок. Мы были ужасно горды своим успехом.

Но через каких-то две минуты, на самом пике наших восклицаний «Вот это да. Здоровски. Ну-у-у, мы даем», в класс ворвался разъяренный ГИП. Он был до крайности возмущен нашим разнузданным поведением и очевидным грехопадением. Любимые им ученики опустились на дно порока, репертуар был возмутительно фривольным, мещанским, упадническим, вульгарным и непотребным. Он бушевал долго, с выбором слов для порицаний у него проблем не было, и он дал волю своим эмоциям. Нам было сказано, что наши выступления на этом закончены навсегда, от позора нам никогда не отмыться, а перед носом Володи он решительно покачал своим замечательным указательным пальцем с прокуренным ногтем и заявил, что теперь уж он точно всё расскажет своей тетушке – замечательной бабушке Володи Елене Павловне. Эта угроза была, видимо, самой весомой в глазах Георгия Иосифовича.

А тетушка Георгия Иосифовича и бабушка Володи Брусина была совершенно особенным человеком. Невысокого роста, с простым, не несущим никаких черт еврейства лицом, Елена Павловна, была знаменита среди наших родителей и между нами. На родительские собрания мама Володи, Ада Соломоновна, никогда не приходила. На них появлялась бабушка с большим пуховым платком, повязанным вокруг головы. Она непременно усаживалась на первую парту перед столом учителя, ставила локти на парту, клала голову на растопыренные ладони и, вперившись взглядом в глаза нашей классной руководительницы, Клавдии Васильевны Курицыной, говорила ей что-нибудь не очень ласковое, вроде следующего:

– Ох, и не люблю я Вас, Клавдея Васильна!

Не очень далеко ушедшая в своей благовоспитанности от простецкой бабушки Брусиной, классная руководительница отвечала на такие тирады столь же красочно, но громко, чеканя слова по-военному:

– А я Вас не люблю, товарищ Брусина! (Каждое слово произносилось отдельно, ударения падали на слово ВАС и на первый слог фамилии!)

Впрочем, дальше этой перепалки дело никогда не заходило.

Раз уж я упомянул о Клавдии Васильевне, надо немного рассказать и о ней. Курицына пришла к нам из одного из военных училищ, коих в Горьком было много. Она на протяжении всех шести лет, пока вела наш класс, носила одно и то же одеяние: темно-зеленое форменное платье преподавательницы военного заведения. Как и сегодня в России, зарплата школьных учителей в те времена была мизерной, приодеться на нее учительницам было невозможно, вот и донашивала немолодая Клавдия Васильевна свою униформу, выданную ей когда-то в авиационном военном училище.

Клавдия Васильевна преподавала нам историю. Она прекрасно знала события, свершавшиеся в Древнем Риме, Египте, Месопотамии, она с увлечением и с глубоким знанием повествовала о средневековых войнах. Когда она говорила, например, о войне Алой и Белой роз, то всегда эти рассказы позволяли воссоздать обстановку и на поле боя, и в тогдашнем обществе на верхах и в низах.

Тогда я не осознавал, что её рассказы о новейшей истории были гораздо более засушенными и формальными, чем повествования о днях более отдаленной истории. Было ли это отражением того, что Клавдии Васильевне были чужды сусальные россказни из жизни большевиков? Происходила ли она из семьи репрессированных Советской властью родителей? Или просто она не видела ничего особенно привлекательного в новейшей истории? Я не могу сегодня ответить ни на один из этих вопросов, но то, что вопросы эти возникли у меня не на пустом месте, очевидно.