Стоит заметить, что вскоре после окончания строительства власти отменили «самоуправство»: дома перестали считаться кооперативными. Их объявили государственной собственностью, лишив владельцев права на купленное ими же жилье. Законных оснований для экспроприации не было, власти по всей стране объявили без зазрения совести, что коммунисты не должны владеть собственностью, и потому она переходит в руки государства. На освобождавшуюся жилплощадь стали с этого момента вселять людей по усмотрению местного начальства.

Дома Коммуны в городе Горьком. Фото В.Н. Сойфера

Архитектура всех корпусов была слегка диковатой для той части города, в которой их возводили. Так называемый «социалистический конструктивизм» завладел умами большевистских руководителей не только в Москве, где творилось то же самое и куда пытался перенести свои идеи знаменитый француз швейцарского происхождения Ле Корбюзье. Многоэтажки, лишенные всяких архитектурных деталей, с вырезанными прямоугольными нишами окон, напоминали по форме спичечные коробки, поставленные на бок. Они были самими дешевыми из всего, что можно было придумать (Хрущев в годы своего правления вообще обзывал любую лепнину, отделку и украшения стен и потолков «архитектурными излишествами»[5]). Безликие коробки, похожие на московские здания Госплана, ряда институтов и прочих «шедевров соцреализма», обезобразили лик многих городов России.

Дома Коммуны в Горьком спроектировал московский архитектор Медведев. По его замыслу, стены домов обляпали снаружи слоем чего-то похожего на зернистый асфальт. Привычных крыш на корпусах не было, вместо этого вся огромная площадь над верхними этажами была оставлена плоской, её окружили парапетом в метр высотой, так что с улицы нельзя было понять, что на крыше устроен своеобразный солярий. Пол был залит гудроном, и жильцы могли пользоваться благами природы и принимать солнечные ванны, улегшись на принесенные из дома половички. Но под них надо было подстилать газеты, иначе в жару гудрон плавился и половички влипали в него. Мальчишки и девчонки любили забраться на крыши и играть в салочки, но бегать следовало осторожно, топать нельзя, потому что перекрытия этажей были крепкими (железобетонными), но тонкими и хорошо проводили звуки. Поэтому стоило нам расшалиться, как кто-то из жильцов верхнего этажа прибегал на крышу и начинал нас ругать за топот над головами.

Поскольку дома были многоэтажными и многоподъездными, было решено оборудовать их лифтами. По делу, их следовало установить в каждом подъезде. Однако чудо-архитекторы нашли иное решение проблемы. Было построено всего два лифта, один для жильцов корпусов номер один и четыре, а другой для корпусов два и три. На уровне второго и пятого этажей каждого дома шли коридоры, между домами их соединили повисшими в воздухе переходами, и, поднявшись на лифте до пятого этажа, нужно было проделать немалый путь, чтобы попасть в свой корпус, а потом многим надо было либо подняться на шестой этаж, либо спуститься на четвертый или третий. На эти коридоры ушло, конечно, огромное пространство, много большее, чем место, потребное на лифты в каждом подъезде. Экономия на стоимости самих лифтов занимала архитекторов больше, чем потеря жилого пространства.

На пятых и вторых этажах, по которым тянулись бесконечные коридоры, квартиры были одно- или двухкомнатные. Каждая однокомнатная квартирка была размером в семь квадратных метров (их так и звали – семиметровки). В них не было ни туалетов, ни умывальников, а для удовлетворения нужд жильцов этих квартир в центре коридоров были оборудованы помещения с тремя туалетами и тремя умывальниками. Неудивительно, что по утрам около них стояли очереди жаждущих попасть или в одно, или в другое «место удобств».