, чтобы видели, что я не москаль? Ксерокопию паспорта прилепить?

– В паспорте национальность не написана, – сказала Ганнуся.

Галина порадовалась тому, что внучка хоть и не разговаривает по-украински, но все понимает.

– Зато фамилия написана, – на русском ответил ей отец, – а с фамилией Любченко трудно сойти за москаля.

– Поставь на охраняемую стоянку и спи спокойно, – посоветовала Галина. – И вообще, наш семейный совет затянулся. Поезжай на покраску, а за хлебом сходим мы с Ганнусей. Оля, если хочешь, пошли с нами, прогуляемся.

– Нет, Галина Дмитриевна, я лучше с Витей съезжу, чтобы ему не скучно было, – сказала невестка. – Только переоденусь.

«Чего там скучать? – удивилась Галина. – Доедет до ближайшей фарбувальни[16], сдаст машину и вернется. Дел на час, не больше. Хотя у Ольги могут быть свои соображения…»

«Свои соображения» – это ревность, поводов для которой чересчур любвеобильный Виктор давал предостаточно. Весь в отца. Тот был родом с Полтавщины, из города Кобеляки и на все упреки без стеснения отвечал: «Так я же с Кобеляк, у нас там все кобели!» У сына другое оправдание, столь же малоубедительное: «Люблю-то я только жену и больше никого, так что все остальные женщины не в счет». Ага, не в счет… Виктор с детства был дамский угодник. Игры с девочками, цветочки-поцелуйчики… У него подружек всегда было больше, чем друзей. Галина любила сына, он для нее был самым-самым лучшим на свете, но в то же время она была способна объективно оценивать его, замечая не только достоинства, но и недостатки. Если уж объективно, то можно было только удивляться тому успеху, которым Виктор пользовался у женщин. Не урод, слава богу, но и не писаный красавец. Высок, но не плечист и не накачан – сутул и худощав. Язык хорошо подвешен, но не настолько, чтобы можно было уболтать-очаровать. Интеллект? Много ли женщин ставят интеллект на первое место, да и не сразу он виден. Это не мужественность, которая проявляется сразу же, подмечается с первого взгляда. С мужественностью как таковой, кстати говоря, у Виктора дела обстояли не лучшим образом. Вырос он немного инфантильным, не склонным брать на себя ответственность. Возможно, в этом частично была повинна Галина – много баловала маленького Витеньку и слишком уж рьяно ограждала от разных житейских невзгод. «Что ты над ним трясешься, словно курица?» – говорил муж. «Курицей» он называл Галину всегда, когда был чем-то недоволен. Называл с ехидцей, намекая на созвучие ее имени с латинским словом «galina», обозначавшим курицу. А как не трястись? Своя ведь кровиночка, не чужая. С другой стороны (достоинства и недостатки, как известно, идут рука об руку), мягкий, покладистый характер существенно облегчает человеку жизнь. Можно только радоваться, что сын не тиранит домашних, не заставляет их плясать под его дудку, как это делал его отец. Еще бы жене не изменял, так совсем все хорошо было бы… Впрочем, совсем хорошо никогда не бывает. Не существует в природе бочки меда без ложки дегтя. И если бы только одной ложкой дело ограничивалось…

По пути в булочную Галина попробовала разговорить внучку. Не очень-то хорошо исподтишка вытягивать из ребенка информацию, но что же делать, если нет других источников? Как унять тревогу, поселившуюся в душе с момента приезда гостей? Ничего такого особенного не было – ни споров, ни косых взглядов, ни упреков. Сын с невесткой культурные люди, не станут устраивать в гостях концертов напоказ. Но Галина сразу же уловила некоторую натянутость в их отношениях. Держались они друг с другом как-то принужденно, чересчур предупредительно, слишком уж вежливо. Особенно сын. «Оленька, милая, можно попросить тебя застелить постель, а я тем временем разгружу машину?» – слишком длинно и приторно для Виктора. С чего вдруг вставлять «милая» в обычный бытовой вопрос? Что так церемонно? Зачем вообще спрашивать? И так ведь ясно, что легче застелить постель (заранее, до приезда гостей Галина никогда постели не стелила – плохая примета), чем таскать сумки из машины. Легкое дело женщинам, тяжелое мужчинам. В нормальных обстоятельствах Виктор бы просто сказал: «Оль, стели постель, а я за вещами пошел». Все непривычное, неестественное настораживает. А как же иначе?