Прикусив губу, отхожу от окна. Не иначе как к нашему майору жена с ребенком приехала. Или любовница.

«Что же вы, Борис Николаевич!» – тщательно размешиваю мелкие комочки манки. – У вас есть женщина и ребенок, а вы к соседкам в декольте заглядываете. А еще офицер! Недалеко ушли от Эрика Ларсанова», – вытираю навернувшиеся слезы и, посмотрев на часы, зову сына.

– Степа! Давай быстрее! У тебя через полчаса английский по зуму. Светлана Павловна не любит, когда мы опаздываем!

– Я уже готов, – прибегает из спальни сын. В руках, как всегда, игрушки, глаза заспанные, а зубы нечищенные.

«Ребенок неумытый, а мать о соседе думает», – пеняю самой себе и, бросив «Ладно, потом!», накладываю Степке кашу, а себе делаю бутерброд.

И пока сын изучает, чем отличается определенный артикль от неопределенного, собираюсь на работу.

А потом всю дорогу до Степкиной школы иду оглядываясь. Чувство, когда за тобой следят, и преследователь смотрит в спину, ни с каким другим не спутаешь. И у меня в душе поднимается волна страха. Меня ведут. И все знают о моих перемещениях. Никуда не скроешься. И никто мне не поможет.

А Зорин… Такой же обычный кобель, каких миллионы. Привыкший врать и манипулировать, как Эрик.

– Веди себя хорошо, – присев на корточки, целую самого важного человека в своей жизни. Тонкие ручки-веточки обвивают мою шею.

– Мамочка, я тебя люблю, – шепчет мой сын, целуя меня в щеку.

– Ты это и вчера говорил, Степа, – по привычке выговариваю я. – И ушел домой один. Пожалуйста, дождись меня. Сам из школы ни ногой, – предупреждаю и чувствую, как поджилки трясутся от страха.

– А если за Сеней придет бабушка? – хлопает глазами Степан. – Мы с ним на площадке поиграем.

– Ни с кем, Степа, – поясняю строго. – Дождись меня, пожалуйста.

– А ты не задержишься?

– Обещаю! – целую сына и разворачиваю к школьным воротам. – Давай, четыре часа пройдут быстро.

Смотрю вслед маленькому человечку. Замечаю, как при виде стайки мальчишек у него опускаются плечи.

«Надо что-то предпринять», – прикусываю губу. И дождавшись, когда ребенок поднимается по ступенькам и войдет в школу, несусь дикой чайкой к метро.

Бегу вниз по эскалатору, влетаю в закрывающиеся двери вагона. И когда состав трогается, напряженно вглядываюсь в лица выходящих на платформу людей. Кто из них? Господи, кто? Качок в дутой куртке? Или ботан в очках? Или девушка-неформалка с пирсингом и в шляпе? Но никто не бежит вслед, не всплескивает руками, не встречается со мной взглядом. Люди идут по своим делам, мало обращая внимания на других.

Только у меня сердце в пятки уходит.

«Паранойя», – выношу диагноз, вглядываясь в собственное отражение.

«Или они и так о тебе все знают», – сжимаю от отчаяния пальцы. И пытаюсь понять, к кому обратиться за помощью. Одна я не справлюсь. Это точно!

На полицию надежды нет. Пока нет состава преступления, к ним лучше не соваться. На отдельного представителя, живущего в квартире напротив, тоже рассчитывать не приходится.

«Видимо, пока он был в командировке, жена уезжала к родным», – размышляю, вспомнив о Зорине. Слишком собственнически вела себя та женщина. Раздавала команды. И бесстрашный майор Зорин со счастливой мордой лица кидался их выполнять.

«А как он ребенка нес к подъезду? Что-то приговаривал, целовал», – вспоминаю я и чувствую, как меня охватывает дикий приступ необоснованной ревности. Даже к измене Эрика я отнеслась спокойнее. А тут…

Просто накрывает волна отчаяния, из глаз льются слезы.

«Перетопчешься, Вася!» – приказываю сама себе. Она была до тебя. Задолго до тебя. Но почему же так обидно, господи? Аж сердце рвется на части.