Бухвост спохватился, что гость продолжает смотреть на него спокойным вопросительным взглядом, а он так ничего и не ответил.
– Половину продать не удалось, – буркнул он. – Обоз по пути в город волки подрали, вместе с возницей.
– Что, и шелка тоже? – в ровном шелестении голоса посетителя прорезалась едва уловимая насмешка.
– Шелка-то может и нет, – стушевался староста, – Только где их искать-то теперь? Небось либо эти твари растащили, либо разбойники…
– Вы что же даже найти не пытались? – насмешка сменилась лёгким презрением.
– Так говорю же, волки расплодились невиданно. Сначала боязно было, а потом уже и поздно…
Староста поднял взгляд на собеседника: выражение глаз ночного гостя не изменилось, но селянин нутром почуял, что тот ему не поверил. Так и было. Бухвост мнил себя ушлым дельцом, но, по-правде говоря, всей его «хитрости» хватало разве что на деревенские интриги. Да ещё вон городскому «простофиле» невесту-перестарка впарить, хотя и тут дельце выгорело только потому, что купец сам об этом разговор завёл. А ночной гость мало того, что видел его насквозь, сквозь все хитрости и виляния, так ещё и нутром чуял, когда ему врут.
Бухвост и правда лукавил. Обоз был не деревенский, а присланный из города его новоиспечённым зятем, знавшем о лишних шелках. Ему для чего-то срочно понадобилась новая партия, и он послал две телеги с возницей и мальчиком-подростком в помощниках. До деревни они добрались без проблем, но в обратку до города не доехали. Верстах в семи от Топок на обоз напали волки, задрали лошадей и возницу. Мальчонке же каким-то чудом удалось сбежать и полдня он просидел на дереве, пока зверям не надоело его караулить, а потом бросился обратно к деревне. Добрался только поздно к вечеру, замёрзший вусмерть, ковыляя и оставляя кровавые следы на снегу, потеряв где-то по дороге один валенок. Немного отогревшись, он и рассказал, что случилось и где искать ту телегу. Искать-разведать, осталось ли чего, отправились лишь ещё спустя пару дней, чтобы, неровен час, самим на голодную стаю не нарваться. К тому времени волки обглодали лошадей и возницу до костей, а тюки с товарами разметали и частично погрызли, видимо с голодухи ища ещё что-нибудь съедобное. Но погрызли не всё. Часть свёртков с шелками удалось спасти, вот только в деревне об этом знали лишь несколько человек. На поиски пропавшей телеги отправились только четверо: сам староста, кузнец с сыном, как самые крепкие, и скорняк, как самый жадный и пронырливый.
Лет двадцать тому назад этот скорняк жил в другой деревне, по ту сторону Паучьей Расселины, бобылём, как сам баял. Потом там что-то произошло и то ли его прогнали, то ли сам ушёл и перебрался в Топки, не убоявшись даже хлипких мостков над кишащим пауками ущельем. Крепко, видимо, он там с односельчанами повздорил. Впрочем топовчане особой дружбы с сёлами по ту сторону Паучьей Расселины не водили, так что здесь он прижился, оженился, обзавёлся детьми, и вроде как ничем особенным не выделялся, разве что излишней прижимистостью – снега зимой не допросишься. Но вот он и им умудрился подгадить.
Староста досадливо поморщился, вспоминая: когда четвёрка смельчаков добралась до брошенных телег и собрала промёрзшие тюки с уцелевшим шёлком, тут-то скорняк и подбил их на неправедное. Вот ведь лисий язык! Соловьём заливался про то, что у него дочери поспели на выданье, а староста поиздержался недавней свадьбой, да и кузнеческому сынку будет что невесте подарить, на лишние-то денежки. А шелка эти он как-нибудь со своими шкурами в город отвезёт, другому купцу продаст, чтобы в деревне никто не прознал, и денежки потом между собой поделят. Нет, с деньгами он не обманул, привёз как обещал и даже не стал требовать бóльшей доли за то, что это он отвёз шелка в город, хотя староста был уверен, что далось это жадному скорняку с трудом. Но видимо тот рассудил, что молчание подельников стоит дороже. Хвала богам, хоть мальчонка – помощник возницы – так застудился, что несколько дней промучился жаром и бредом, а потом и вовсе помер. Ничего рассказать уже не сможет. Вот только, пожалуй, теперь их хитрость им всё-таки аукнется. Была бы совесть чиста, можно было бы всю деревню всколыхнуть: овцы-то, хоть и выпасались одной отарой и зимовали в общинном хлеву, принадлежали отдельным семьям! И дань платили каждая по очереди, или договариваясь между собой, ежели у кого проблемы возникали. Если что, припугнули бы нелюдя, небось побоялся бы оборотень с ними со всеми связываться. А так и не повозмущаешься особо, а ну как пошлёт своих служек по погребам шарить, да наповытаскивают они чего, опозорят перед всей деревней. Вон как одного из них наглаживает. На коленях у Дамхана действительно копошилось мохнатое существо, которое он задумчиво поглаживал, наблюдая за старостой. Размером с кошку, да только о восьми лапах. Бухвост содрогнулся и поспешно отвёл глаза. А ежели селяне его милостью прознают, что их четвёрка за счёт остальных поживилась, могут и своими овцами расплачиваться заставить, а то и ещё похуже. Кузнецу-то обойдётся – он лет десять-двенадцать тому назад так показал, что сам кого хошь проучить сможет, что некоторые до сих пор при виде его кулаков болезненно кряхтели. А вот старосту, пожалуй, нового изберут, старого же хорошо если в Топках жить оставят.