Но, как известно, запретный плод всегда сладок! В таком случае в ход вступала «тяжёлая артиллерия». К стоящим в углах пацанам шло грозное, не предвещающее ничего хорошего отцовское обращение: «А ну-ка несите свои дневники!».

Толька, был старшим и хитрым. Редко свой дневник давал учителям для выставления оценок. «Забыл дома!» И точка. А в конце недели сам себе выводил четвёрки и ставил подпись «Учком». И тут же, получая отцовское помилование, с торжественным видом покидал место своего «заключения».

Мишка был простофилей. Дневник по первому же требованию учителя вынимал из портфеля.

Отец, увидев на странице младшего отпрыска тройку или соскобленную бритвочкой, переправленную двойку, тут же одаривал обманщика дополнительной порцией ремня.

– Папка прости, я больше не буду!

– Что не будешь?

– Скоблить двойки.

– А получать?

– Нет! Нет! И получать тоже не буду!

– Ладно, выходи, – смягчался Антон, – Но чтобы это было в последний раз!

– Понял! Понял! – Мишка пулей вылетал с места экзекуции.

В особо торжественные случаи, например, в дни рождения кого-нибудь из членов семьи, вынимал Антон из тумбочки большую чёрную коробку с довоенным фотоаппаратом «Фотокор-1». На крышке футляра была прикреплена медная табличка в форме ромба: «В подарок красноармейцу А. А. Кореневу от комдива Звездина В. П. 1943 год». Установив фотоаппарат на деревянный штатив и раскрыв откидную доску, Коренев старший наводил фокус на застывших в ожидании щелчка затвора группу фотографируемых. Затем без суеты медленно вынимал рамку и вставлял плоскую металлическую кассету с плёнкой. Зафиксировав кассету защёлками, Антон поднимал вверх заслонку и взводил затвор. Поставив его на временной режим срабатывания, подбегал к группе и – «вылетала птичка»!

Пацанам очень хотелось самим поупражняться в фотографировании, без отцовского надзора. Ходили взад и вперёд возле тумбочки. Взять – не взять. И всё-таки искушение побороло строгий запрет батьки.

Открыв фотоаппарат, начали с сопением крутить головки, выдвигая и заправляя меха с объективом. Поочерёдно заглядывали в сам объектив, показывая языки. Смеялись, завидев свои перевёрнутые рожицы.

– А ну-ка быстро на место ставьте! Отец пришёл на обед! – Появившаяся баба Лена громко предупредила увлёкшихся внуков. Те начали лихорадочно закрывать фотоаппарат, забыв убрать распорки откидной доски. Раздался хруст и одна из распорок надломилась! Не успев добежать до тумбочки, «преступники» вместе с бабушкой были застигнуты врасплох у стола вошедшим в зал отцом.

– Вы что там за спиной прячете? – строго спросил Антон, раздвигая остолбеневших сынов.

– Чья работа? – заскрипев зубами и побагровев, еле слышно произнёс отец, увидев стоявший на столе раскуроченный фотоаппарат.

Не ожидая ничего хорошего, внуки прижались к бабушке.

– Моя, сынок. Моя…, – обняв дрожащих внуков, глядя прямо в глаза сыну, спокойно вымолвила Елена Михайловна, – Я скоро помру. Вот решила на память тебе партрет сделать.

От таких материнских слов у Антона перехватило дыхание. Рванув на груди ворот рубахи и выпучив глаза, он истошно заорал:

– Да ты мне!.. Да ты мне!.. Да на кой… я буду на твой портрет пялиться? Тоже мне – защитница!!!

Стукнув кулаком в косяк и хлопнув дверью, не пообедавши, умчался на работу…

С шоферов Коренев ушёл. Точнее – его «ушли». Забраковала медкомиссия: желудок стал пошаливать. Предложили работу на лесопилке. Согласился: всё-таки работа и дом – рядом и мотаться не надо за тридевять земель, и горячая пища с печки – не шофёрская сухомятка! Согласился…

Шух! Шух! Шух! Шух! – шумно работала пилорама. Рамщик Степан Вербицкий, с головы до ног усыпанный свежими колючими опилками, принимал на станок от Коренева для распиловки на брус очередное четырёхметровое листвяное бревно.