Прозвучал резкий и оглушающий выстрел. Борис и его приятель отскочили от Марка.

В дверях подъезда с охотничьим ружьём наперевес стояла Анна. На шее висел патронташ. Марк стал осторожно вытягивать ноги. Он увидел её сквозь пальцы.

– Любого… Любого, кто ещё хоть раз дотронется до Аврелия, пристрелю.

При слове «Аврелий» смуглый вопросительно посмотрел на Бориса. Анна указала ружьём на Марка и повторила:

– Кто его тронет – убью! Борис, ты меня знаешь. Убирайтесь вон! – Анна направила стволы в сторону брата.

– Дура! – грязно ругаясь, Борис стал пятиться от сестры. Смуглый последовал за ним.

Анна склонилась над Марком, не отводя ружья от мужчин».

Слова…Слова… Я их нахожу. И сам не понимаю, почему Марк становится таким неприкаянным? Почему образ его таким становится. И мне не понятно, я веду рассказ, или это Марк уже живёт той жизнью, которая изначально повела его с моих первых Слов? И я, уже я подчиняюсь этой истории. Хотя мне всегда казалось, что я властитель их жизней и говорят они теми словами, что я им вкладываю в уста. Или я, пишущий, раб своих образов? Раб своих Слов?

«Майсара держала коня за уздцы одной рукой, и прикрывала ладонью царапину на лице. Отец легко подогнул переднюю ногу коня и стал разглядывать подошву копыта. Он заметил, что подкова крутой дугой отливала серебром от ударов галечника. Потом он достал из ножен, что висели на поясном платке, нож чёрного металла с лезвием в две пяди. Он укоризненно глянул на дочь. Та стояла, склонив голову. Махсум-почо концом ножа выщелкнул камешек из стрелки копыта и отпустил ногу коня.

– Душа моя, вы уж не скачите по камням. Два дня назад ты в сай спускалась, люди говорят. Помни, радость моя, у коня четыре ноги, но и он спотыкается. А так, твой соперник – только ветер. И… Никогда и ничего не бойся.

Махсум-почо подошел к топчану и, ловко скинув протез, сел на узкое одеяло. Майсара закинула узду на обрубленный черенок ивы, зачерпнула в алюминиевый ковш воды и подбежала к отцу. Тот протянул руки.

В это время к ним неспешно приблизились два всадника в мундирах. Один – председатель в выцветшей гимнастерке и второй, неизвестный, в новой и красивой форме.

– Добро пожаловать! – Махсум-почо опёрся руками об одеяло, как бы проявляя уважение к гостям желанием приветствовать их стоя. Это был лишь знак традиционного этикета. Он был старше их, и вставать было совсем не обязательно.

– Сидите-сидите, – всадники спрыгнули с коней и передали поводья Майсаре.

Поприветствовав друг друга, они уселись на топчане.

– Какая на вас форма красивая, – заметил Махсум-почо, обращаясь к гостю, когда тот бережно положил фуражку с ярко-бирюзовым околышем.

– Так это ещё в сорок третьем нам всем форму поменяли. Вот и до нас дошла. Теперь вот с погонами.

– Это новый участковый. Бахромов. А того помните, сына Кривого Аслиддина? Тот на пенсию…

– Чей сын будете? – традиционно спросил Махсум-почо.

– Абдулло-пахлавона я сын, да пусть его место будет в раю.

– Как же? Знавал я вашего отца. Достойный человек был. Лет пятнадцать назад вместе киргизов-басмачей гоняли. В раю его место. Истинный пахлавон-богатырь. И вы по его стопам пошли? Похвально.

– Простите, Махсум-почо, уж лучше бы я к вам на праздник пришел, но, увы, по делу.

– Что привело тебя ко мне, сын мой? Чем тебе старик помочь может?

Участковый раскрыл дерматиновый планшет и, вглядываясь в некий листок бумаги, стал говорить:

– Двадцать седьмого сентября 1944 года в сужении сая Боймирзо детьми из числа местного населения были обнаружены два трупа, – участковый поднял голову и добавил: – Они были без голов. Совсем без голов… А по телам никто их опознать не может.