– …реакции на несправедливость…

– …на кровопролитный мятеж…

– …мятеж, который вылился в кровопролитие. И я думаю, он и должен был вылиться, с учетом того, что творили местные вооруженные ополченцы. Но факт остается фактом: люди собрались, чтобы выразить несогласие с несправедливым выселением. Надеюсь, мы в Шотландии помним, каково это, когда у нас отнимают нашу землю и не позволяют ее обрабатывать! Что значит обречь людей на голод посреди всеобщего изобилия. Или, может быть, спросим ирландцев. Или бедняков Ланкастера, Ливерпуля или Лондона, если на то пошло. Мы разве устраивали массовое кровопролитие в ответ на чартистские митинги? Неужели у этих людей нет права работать на земле, которая была огорожена и заброшена? На которой они еще совсем недавно были рабами? Вот за что мистера Гордона и мистера Богла…

– Богл! – вскричала Сара, жуя кусок кекса. – Только не говорите мне, что негодяй Богл приложил и к этому руку! Он собьет сэра Роджера с пути истинного, как я вам и говорила, а теперь поглядите-ка, он учинил мятеж. Беда в том, что сэр Роджер слишком уж мягкий человек… Я же говорила: этим людям верить нельзя – ни африканцам, ни индийцам. Они вам сразу глотку перережут, как только поглядят на вас.

– Жена моя, мы говорим о другом Богле, совершенно другом. Ты имеешь в виду, я полагаю, Эндрю Богла. А мы говорим о Поле. О мятежнике Богле. Который был казнен вместе с другими заговорщиками. На Ямайке.

– Ты пойми, Уильям, – настаивала Броня. – Огромные участки земли пустуют.

Все Эйнсворты глядели на ковер, как будто все происходило в Эксетер-Хаусе, и они были слушателями, а Броня взирала на них пылающим взором с кафедры, стоя на которой выступала с аболиционистской речью. – Между тем эти номинальные землевладельцы сидят за семью морями и прохлаждаются в тавернах на Бонд-стрит!

Уильям положил трубку на стол, уже и не надеясь, что ему представится возможность ее раскурить.

– Но кто владеет этой землей? И какое к этому отношение имеют таверны Бонд-стрит – нет, нет, прости, Элиза, я не уверен, что ты понимаешь, о чем…

– О, да ему нужна эта собственность! Этот Богл хочет заполучить себе все земли Тичборнов! Никакой он не друг сэру Роджеру, помяните мое слово!

Наверху раздался детский плач. Все присутствующие тотчас выказали желание немедленно поспешить наверх и узнать, что случилось с ребенком, но, несмотря на сильное действие хереса, материнский инстинкт миссис Эйнсворт оказался непоколебленным. Она поднялась на нетвердых ногах и рывком смахнула кусок кекса, застрявший у нее между грудей.

– Естественно, пойду я. Ничто не может заменить материнскую любовь!

Удостоверившись, что миссис Эйнсворт благополучно дошла до лестницы, Уильям скованно шевельнулся в кресле и обратил свой взор на Броню. Но как только ее пронзительный взгляд впился ему в лицо, его собственные глаза забегали, глядя то в пол, то в стену, то на часы, то на дочерей.

– Послушай… я хочу сказать… беда в том, Элиза, что им была дана свобода. Потому как ее следовало им дать – я всегда поддерживал эту идею в принципе. Даже несмотря на то, что это дорого обошлось ланкаширской бедноте – чему мы оба были свидетелями во время нашей недавней поездки, если помнишь, не говоря уж о ливерпульских и лондонских бедняках, да и вообще обо всех бедных душах, которые чешут хлопок, рубят сахарный тростник и выращивают кофе, о чьем благополучии ты, должен заметить, как-то меньше печешься… Но я вот о чем: им была дана свобода. Но за этим последовал хаос. Что заставляет поневоле задуматься…

Миссис Туше в изнеможении откинулась на спинку стула. За долгие годы она уяснила, что раздражаться на обычное невежество столь же бессмысленно, как осуждать некрещеное дитя за то, что оно не ведает, кто такой Христос. «