. Остальные Эйнсворты стояли в сторонке, облизывая засахаренные яблоки. Трудно было сказать, кто был в большем восторге от увиденного на ярмарке – Клара или Уильям. Всякий раз, когда девочка снова оказывалась на виду, хихикая и махая рукой, отец истошно улюлюкал и махал ей в ответ – и выглядел при этом великовозрастным дурнем. Элиза искоса поглядела на его взрослых дочерей. Она заметила, с каким усилием они сохраняли застывшие на губах улыбки. Уильям обожал свою младшую и даже не старался этого скрывать. Невиданное дело: он выбрал себе помещение для кабинета напротив детской, и обе двери весь день не закрывались, так что помешать ему работать можно было под любым предлогом. И всякий раз, когда он сажал Клару себе на колени или сдвигал в сторону бумаги, чтобы она могла забраться прямо на стол, Фанни и Эмили упрекали его в том, что он ей «потакает». В их детстве работа отца была превыше всего. И они могли считать большим везением, если отец покидал кабинет в шесть вечера и проводил бесценные полчаса в их обществе. После чего в дом устремлялся неиссякаемый поток литераторов, и детей отправляли в спальню на втором этаже. А в возрасте семи лет девочек по очереди отсылали в Манчестер, в пансион для юных леди миссис Хардинг. Лишь когда они повзрослели и похорошели – и стали представлять немалый интерес для друзей Уильяма, – отец начал уделять им внимание по-настоящему.

Все отцы должны быть стариками, размышляла Элиза, молодые люди – сами своего рода дети. Тем не менее она не могла бы последовать примеру Сары. Старики вызывали у нее неприязнь. И это была одна причина – среди прочих, – почему она так и не вышла снова замуж. Старики навевали ей мысли о смерти. Они пахли смертью, смерть пряталась в их морщинистых шеях, высохших руках, и ужас, испытывавшийся миссис Туше перед этим неизбежным состоянием, был ее самым тщательно хранимым и самым постыдным секретом. Нет уж. Только юноши, вцепившиеся в канат с двух концов, потные, с прилипшими ко лбу лоснящимися волосами, исполненные решимости выиграть бочонок пива или умереть от натуги, могли привлечь ее внимание.

– Я настаиваю на оплате! Говорю, это надо сделать!

Фанни и Эмили, которые еще совсем недавно были утонченными натурами, устраивавшими литературные посиделки в Лондоне, не думали, что оплата – это нечто, что требуется выполнить, по крайней мере, их усилиями. Но ничто не могло остановить Уильяма. Он бухнулся на колени среди одуванчиков, сунул голову и ладони в отверстия колодки и с готовностью выдал двухпенсовик Кларе и ватаге наглых ребятишек, которые встали за проведенной мелом линией и стали кидаться в него помидорами. Ужаснувшись этой сцене, сестры присоединились к Саре на кокосовом кегельбане. Миссис Туше осталась стоять, где стояла, взирая на своего дородного бородатого кузена, у которого не осталось и следа красоты его молодости, согбенного в позе, нельзя сказать, что ей незнакомой и сейчас выглядевшей комичной до безобразия. Ей вспомнился стек всадника. Воздетая рука. Нежные лоскутки вспухшей красной кожи. Интересно, подумала она, его тоже мучили эти воспоминания, и если да, то как он к ним относился. Куда он их девал. У нее была бездонная милость Христа, данная ей в облегчение. А чем он облегчал душу?

– Первоначальная грамота была выпущена, насколько я помню, Эдуардом Вторым… И там была указана «Ярмарка Святого Лаврентия», которая должна была проводиться, ибо покуда люди помнили… – Уильям витийствовал – это была его излюбленная манера. В отличие от многих известных Элизе мужчин, однако, эта привычка Уильяма возникла не из его тяги доминировать, но была продиктована его исключительно искренним энтузиазмом. Произнося свою лекцию, он одной рукой утирал с лица томатный сок, а другой рукой сжимал маленькую ладошку Клары. К удивлению Элизы, девочка поискала взглядом ее руку и схватила так, будто она на самом деле была