– Кто это? – из–за швейной машинки, напротив Антонины, показалась голова Тамары.

– Нобиле… Утром ведь Лифшиц всех предупредил… – мастер участка Соколова вполголоса ответила.

– Далековато он от нас… – Тамара смотрела в сторону Нобиле, – правду рассказывают, что у него глазища чернющие? и бегают… живые…живые?

– Не твоего поля ягода, – Соколова думала, что обрубила, но Тамара продолжила:

– Ну вот и Шакка появился. Итальянцы могут теперь говорить между собой.

К Нобиле, из комнатёнки в глубине баллонного цеха, спешил полноватый Шакка в белом халате поверх телогрейки. Поправил очки и бегло защебетал на итальянском.

Нобиле выслушал и начал говорить, обращаясь к Лифшицу. Женщина–переводчица так ловко управляла голосом, – то приглушая его, то наращивая в гуле швейных машинок, – что некоторые фразы доносились и до Антонины: «Это будет первый большой. на восемнадцать тысяч пятьсот кубометров». Антонина поняла, что речь идёт о новом дирижабле. Цифра показалась огромной, но представить такой объём она не могла, подумала: «Это на сколько больше того, что лежит перед ними на столе… в два раза?… в три?» Услышанная затем фраза: «…около ста метров в длину», её ошарашила.

– И так ничего не успеваем, – Соколова, видимо, тоже слышала и прокомментировала, пока Нобиле и Шакка направлялись к выходу.

– А чего он приходил? Даже не прошёлся по цеху… – Тамара удручённо заправляла нитку в иглу, вздыхая, что не увидела глаз Нобиле.

Антонина погрузилась в работу. Уже несколько месяцев, приноровившись к хитрой многоигольной швейной машинке, она сшивала трапецеидальной формы, около одного квадратного метра, куски плотной материи в большие полотна. Технологическая операция была довольно простой – куски материи поступали к ней склеенными между собой, с нанесенной мелом линией, по которой должны пройти несколько параллельных швов.

Удивительно, как легко человек адаптируется. Только четыре месяца прошло с того момента, как она впервые испуганно смотрела на эту тяжёлую прорезиненную ткань, покрытую с наружной стороны алюминиевым порошком серебристого цвета. «У тебя несложная операция… это внутренняя диафрагма оболочки… там не требуется газонепроницаемости…» – всплыли в памяти наставления Соколовой

Антонина тогда твёрдо решила держаться этой работы, поэтому пыталась вникать глубже в тонкости ремесла. Примечала, что происходит вокруг. Через неделю даже решилась спросить Соколову, почему на полотнища, с которыми работали другие девушки, при последующих технологических операциях на швы наклеивают ленты, а на её полотнищах этого не делают. Соколова, не долго думая, отмахнулась: «На чертеже нет, поэтому так. Значит не нужно… вроде как диафрагма будет внутри оболочки…» Антонина подняла прижимную лапку, развернула материю. Растолкала ногой качалку привода. Иглы зацокали, прорубая отверстия и оставляя на поверхности ровные строчки толстой нити. Да, человек ко всему привыкает. Теперь даже забывается, как вначале было страшно… а теперь чуть ли не с закрытыми глазами.

– Антонина! – Соколова легко перекрикивала цеховой гул. Антонина подняла голову. Увидела итальянца Шакку и Соколову, которая подавала ей знаки рукой, подзывая к столам раскройщиц – за перегородкой,у противоположной стены было не так шумно.

– Работа для тебя другая появилась… переставляю тебя на новую операцию, очень ответственную… Нужно втачать элементы крепления. Вот, посмотри… – Соколова вела Антонину вдоль длинного стола. Над горбом возвышавшейся серебристой материи склонились женщины и вручную «примётывали» накладки, удерживающие петли из толстой верёвки. Шакка неотступно следовал за Соколовой. Антонина побаивалась этого молчаливого итальянца, особенно, когда он тихо подходил к её рабочему месту, расправлял заинтересовавший его участок материи, разглядывал шов и, не говоря ни слова, уходил.