Гул в ушах заглушал всё, пока я пыталась осознать увиденное. Рыдание застряло в горле.

Чёрт возьми, он убил её. Убил из-за меня. Чтобы наказать за грех моего отца или за мой – за то, что не умела держать язык за зубами. Если бы я молчала, а не язвила про его «выступление», может, девушка была бы жива. Может, мне не стоило идти за Грезаром, когда я впервые его увидела, и всего этого дерьма не случилось бы.

Я закрыла глаза, пытаясь отгородиться от ужаса передо мной: кровь на кровати, её безжизненное тело на полу. Слава богу, из-за цепей я видела только её ноги. Я ничего не добилась. Не спасла Лилю. Не знала, жива ли она – у меня было только слово Даемоса. Не спасла мир. Маму – да, но больше никого, и даже себя не спасла. Я была по уши в дерьме, и выхода не было.

Даемос, как и ожидалось, не вернулся. Ни на следующую ночь, ни через одну, но, как и прежде, кувшин воды и немного еды появлялись у кровати, пока я спала.

С руками, прикованными к кровати, пить было невозможно, и мне приходилось наклонять кувшин, стараясь не пролить слишком много на кровать.

Горшок, в который я раньше ходила в туалет, стоял в углу, насмехаясь надо мной – я не могла встать с кровати.

Мой запах смешался с вонью разлагающейся девушки, и с каждым днём становилось хуже. Всё, что отвлекало от вони, – мои мысли, которые с каждым днём становились мрачнее.

Смерть не выходила из головы, и я металась между страхом перед ней и мольбой о ней.

Но я не могла умереть. Отказывалась сдаваться, пока не узнаю, что с Лилей. Чистая злость и упрямство удерживали меня от прыжка в небытие, потому что я должна была не только спасти Лилю от этого психопата, но и отомстить.

Спустя пять или шесть дней дверь открылась. Я была так слаба, что едва заметила ту же призрачную фигуру, что приходила раньше.

Она оставила что-то на полу и магией сняла цепи. Кандалы с лязгом отползли к изголовью и изножью кровати.

Я потёрла красный след на запястье, стиснув зубы от боли. Женщина издала звук, не похожий на человеческий. Я медленно подняла голову, каждое движение пронзало кожу тысячей игл. Она указала на предметы у двери: большой ящик, швабру и ведро с водой. Потом на тело и снова на предметы. Смысл был ясен. Моя первая работа – убрать бардак, оставленный Даемосом.

Призрачная служанка повернулась уходить.

– Стой! – прохрипела я. – Я не могу её перенести. Я сама еле двигаюсь.

Она снова указала на тело и ушла.

Я пошевелила пальцами рук и ног, пытаясь вернуть их к жизни. Онемение сменилось острой болью, как от иголок. Я тёрла ноги, отчаянно пытаясь восстановить кровоток и избавиться от боли. Когда сил хватило, чтобы встать, я потянулась к кувшину, оставленному утром. Выпила всё, медленно, в основном чтобы оттянуть момент, когда придётся взглянуть на девушку у кровати. Наконец, собравшись с духом, я посмотрела на неё. Желудок взбунтовался. Несмотря на то что я видела её смерть, прикованная к кровати, я могла разглядеть только одну ногу. Теперь я видела её во всей жуткой красе. Мёртвые глаза смотрели в пустоту, кровь на шее высохла тёмно-коричневой коркой, как и кровь на кровати и моих ногах. Меня вырвало водой, которую я только что выпила, добавив к месиву, которое мне предстояло убрать. Перетащить её тело отняло все силы, не только физические. Тело окоченело, и складывать конечности, чтобы уместить в ящик, было отвратительно. В итоге я справилась и закрыла ящик.

Вода в ведре была чистой, так что вместо мытья пола я использовала её для себя. Я лежала в собственной грязи и крови той девушки днями. Стянула лифчик и трусы, отбросив их, и щедро поливалась водой, желая смыть с себя её кровь больше, чем заботясь о поле. Если Даемоса так волнует пол, пришлёт ещё воды. Оставшейся водой я вымыла пол. Вода в ведре стала мутно-коричневой, густея с каждым выжиманием швабры. Идеально не получилось – кровь въелась, и никакая швабра не помогла бы, но я сделала что могла. С последними силами сорвала окровавленные простыни и бросила на пол к белью.