Анна игриво улыбнулась. Это показалось Милане странным, непривычным, чужим. Подруга и раньше игриво улыбалась. Но не так. Совсем не так. И Милана подумала, что это из-за того, что она не видела её шесть месяцев.

Улыбка Анны стала шире, а потом она хихикнула и, развернувшись, побежала – вбежала на тропу и, не замечая высокой травы и репейника, бежала к забытой тропе здоровья.

– Аня! – воскликнула Милана и вскочила.

Не думая, она бросилась вслед за подругой. Через тропу и на асфальтированную дорогу. Милана побежала по ней направо, а Анна бежала впереди. Из широких трещин торчала трава, кое-где были ямки, а кое-где асфальт вспучился из-за корней под ним.

Оставив позади половину неровного круга тропы здоровья, Милана бежала с очередной горки, а Анна поднялась на следующий подъём и, сбегая с него, уходила из поля зрения. Милана начала подъём – отвыкшая от физической активности, она запыхалась, и, едва не касаясь руками асфальта, наклонялась.

Поднявшись на верх подъёма и едва не опускаясь на четвереньки, Милана хватала ртом воздух, но не увидела Анну. Выпрямившись, Милана тяжело дышала и искала глазами.

Розовый цвет проскользнул справа – в лесу, среди стволов и зелени. И не думая, Милана бросилась следом.

Продираясь через буйство травы, папоротника и лопухов; огибая кусты и деревья; запинаясь о выпирающие корни сосен и поскальзываясь на упавших шишках – Милана бежала через лес. А розовый сарафан и рыжие косы то мелькали, то исчезали.

– Аня! – на выдохе крикнула Милана. Она споткнулась о корень сосны, повалилась на четвереньки и не заметила, как выпал её смартфон. – Постой!

Обливаясь потом, морщась и тяжело дыша, Милана поднималась и шла дальше. Она увидела, что розовый цвет стоит. Отодвинув ветку молодой рябины, она вышла на небольшую поляну.

Полянка имела ровный круг и, несмотря на дикость лесочка, была голой; росла только трава по щиколотку, словно подстриженный газон. И было в полянке нечто странное, неестественное, отталкивающее.

У центра полянки стояла Анна.

– Аня, – на выдохе сказала Милана и остановилась на расстоянии в несколько метров.

Лучшая подруга развернулась и, приглашая в объятия, протянула руки; улыбнулась и сказала:

– Иди ко мне.

С полуулыбкой Милана сделала шаг, но остановилась, а уголок губ опустился. На её лице появилась настороженность, а в груди заскреблась странная тревога. Руки подруги замерли – приглашали к себе, а улыбка не сходила с родного, чуть забытого лица. Но Милана ощущала, что что-то было не так.

– Иди же ко мне, – сказала Анна. – Разве ты не соскучилась?

– Я… очень! Но… – Милана без отчёта для себя отступила. – Ты…

– Лана, – с нежностью сказала Анна и улыбнулась шире. Но и нежность была странная, отталкивающая. – Лана-банана, – и она хихикнула.

Сердце Миланы сжалось болью, и её накрыло послабляющими: паникой, смятением; ноги подогнулись – она опустилась на колени, одной рукой касалась земли, второй виска. Она чувствовала, что теряет реальность, или реальность теряет её.

Разум вопил: Она мертва! Она умерла! Она мертва! Она умерла!

А в голове вспыхивали картинки воспоминаний: больница, печальное лицо доктора, плач родителей Ани, её ошарашенный десятилетний младший брат, и пустая койка; гроб опускают в землю, вокруг снег и свежая могила, словно чёрный островок, надгробная плита и куча цветов, как яркие краски на белом полотне. Милане хотелось сжечь – цветы и себя; ей хотелось физической боли, чтобы затмить боль душевную. И фото на плите: две косы, зелёные глаза, веснушки и широка улыбка. Улыбка на надгробной плите, улыбка лучшей подруги с детского сада на надгробной плите – казалась Милане сюрреалистичной, и как издёвка жестокой вселенной.