Петруша вместе со старшими односельчанами попал на Северо-Западный фронт. Долго туда добирались в военном поезде, он постоянно присматривал за своим конём, на всех остановках приносил ему воды и подкладывал сена, хотя дежурные казаки отгоняли его, чтобы не мешал. Вскоре прибыли на место дислокации. Петруша первым делом побежал проверять коня. С Огоньком всё было нормально. Начались долгие дни тренировок. И хотя на сборах он уже кое-чему научился, всё же многое узнавал впервые.

Лёжа на стрельбище среди других солдат, он распластывал свои длинные ноги по снегу, опершись на один локоть, прицеливался и, затаив дыхание, нажимал на курок. Пули не попадали в самое «яблочко», зато ложились кучно, почти в середину мишени.

Вместе с другими солдатами отрабатывал Петруша и удары штыком по мешкам с соломой. Ударял мешок машинально, но в голове мелькала мысль: а сможет ли он вонзить лезвие штыка в живое тело?

Петрушей его никто из новых товарищей не звал. Величали Петром Ивановичем, несмотря на то, что Петруша был младше многих из них. Но мужики, многие из которых вышли из крестьян и рабочих с уральских заводов, уважали его за грамотность и серьёзную натуру.

Петруша никогда не играл с ними в карты, предпочитая читать книги или писать домой письма. Некоторые мужики просили его и им помочь написать письмишко домой, и Пётр Иванович с удовольствием брался за перо, подсказывая товарищам, что можно написать родным.

Вот и сейчас Петруша лежал на своём соломенном матрасе и перечитывал письмо. Целая пачка неотправленных писем скопилась у него под матрасом. Пока не было возможности отправить почту. И были ещё письма Устинье, которые так и лежали, он перечитывал их, писал новые, но так и не решался отправить.

«Здравствуй, милая моя Устюша! Душа моя, радость моя! Как же я скучаю здесь без тебя.

Служба идёт своим чередом. На фронте пока затишье. И немец немного прижал хвост. Дали мы ему жару! Конечно, и нам досталось, что уж тут говорить. Не всё получилось у генералов, как задумывалось, много нашего брата полегло в сражениях.

Здесь зима, Устюша, совсем другая. Снега совсем мало, поля голые стоят. Как я скучаю по нашим сугробам, по ледяным горкам, даже по нашим буранам и метелям скучаю. Здесь ветра такие злые, пронизывают до костей, словно и нет никакой шинели.

На Рождество батюшка Иннокентий служил здесь молебен, здесь в полевом лагере есть молельный дом, многие туда ходят помолиться, поставить свечку за здравие родных и близких да за упокой товарищей погибших.

Так и идут день за днём, а всё без тебя, Устюша. Ты уж прости меня. Не смог я отца ослушаться. Ну да что теперь говорить. Ты не жди меня, выходи замуж, я уж, наверное, отсюда не вернусь…»

Петруша ещё раз перечитал письмо, немного подумав, свернул его и положил вместе с другими письмами под матрас. Он хотел немного поспать, но Спиридон, который сидел рядом с мужиками, играющими в карты, кашлянув в ладонь, спросил:

– А что, Пётр Иванович, не слыхать, почему мы так долго топчемся на месте-то. Что отцы-командиры говорят?

Петруша присел на кровати и потянулся. Как бы попроще мужикам объяснить всю сложность обстановки на фронте.

– Вот хотели наши генералы немца с двух сторон зажать в клещи, – начал он рассказ, показывая руками, словно в театре, ход военных действий.

Мужики заинтересовались. Отложили карты, прикурили свои «козьи ножки» и навострили уши.

– Одна наша армия пошла слева от Мазурских озёр, а другая справа. Они должны были ударить немцу по флангам и разгромить его. И француз бы помог сзади, тоже пинка бы немчуре дал.

– Что ж не получилось-то? – ухмылялись мужики.