Она прикоснулась к локону, и в этом жесте была вся её суть – небрежная, чарующая, как танец пламени.

– Это омбре, глупыш. Плавный переход, как отчаяние в надежду.

– Выглядит, будто кто-то растопил шоколад и размазал его по твоим прядям, – я выдавил из себя, чувствуя, как метафоры путаются в горле, как нити в клубке.

Она рассмеялась, и я понял – этот звук станет моей личной зависимостью.

– Меня зовут Эмир. Одиннадцатый класс, – я представился, будто вручал ей ключ от сейфа с собственными секретами.

– Знаю. Я – Аврора. Десятый, – она кивнула, и в её взгляде мелькнула искра вызова. – Тот парень, что пишет стихи вместо конспектов.

Как она…? А, да. Мои черновики, случайно выпавшие на уроке. Строки о трещинах в асфиксии будней, о дожде, который смывает маски. Она читала их. Читала и видела меня насквозь, как рентген.

– Фильм… он о том, что настоящая уродливость не в шрамах, – заговорила она внезапно, указывая на экран. Там мальчик стоял перед классом, его лицо – лоскутное одеяло из боли и надежды. – А в тех, кто смеётся над чужими осколками.

Я смотрел не на экран, а на неё. На губы, изогнутые, как лепестки пиона. На нос с едва заметной горбинкой – будто скульптор, высекая её, дрогнул рукой, создав шедевр несовершенства. Но больше всего – на глаза. Карие, как кораллы на дне океана, они светились изнутри, будто в них заключили кусочек солнца.

Если глаза – зеркало души, то её душа – это лес после грозы: влажный, живой, полный тайн. И я готов заблудиться в нём навсегда.

– Я хочу… – я начал, и слова повисли в воздухе, как парашютики одуванчика.

– Хочешь прогуляться? – она закончила за меня, подмигнув. – Говорить о глупостях. Считать трещины на асфальте. Искать облака, похожие на динозавров.

– Да! – вырвалось у меня громче, чем нужно. Рядом фыркнул Карим, но его смех утонул в грохоте саундтрека.

– Тогда завтра. После химии, – она вложила мне в ладонь бумажку от попкорна. На ней красовалось: «16:00. Парк у фонтана. Не опоздай, поэт».

Когда я вышел из школы, город преобразился. Фонари горели янтарными мёдом, лужи отражали звёзды, как осколки зеркал, а ветер нёс запах сирени – сладкий намёк на то, что осень не закончится никогда.

Любовь с первого взгляда? Нет. Это было похоже на падение в воду с высоты – шок, нехватка воздуха, а потом… понимание, что ты наконец-то проснулся.

Дорога домой растянулась, будто само время замедляло шаги, не желая отпускать миг, когда её голос ещё витал в ушах, как эхо колокольчика. Фонари, тусклые, как потухшие звёзды, бросали на асфальт узоры из теней, а я шагал сквозь них, словно через лабиринт собственных мыслей. Аврора. Её имя звенело в висках, как камертон, настраивающий вселенную на новый лад. Как человек, подобный метеору, может ворваться в жизнь и превратить серые будни в калейдоскоп? Скука, та самая, что годами копилась в углах школьных кабинетов, теперь казалась мифом. Даже воздух пах иначе – не выхлопами и пылью, а чем-то вроде расплавленного шоколада, сладкого и опьяняющего.

Это счастье? Нет. Счастье – слишком спокойное слово. Это землетрясение, сметающее баррикады рациональности. Это взрыв сверхновой в чёрной дыре рутины.

Дом, мой старый, покосившийся дом, вырос впереди, как декорация из детского кошмара. Деревянные стены, выкрашенные в цвет болотной тины, дышали сыростью. Ветер гулял в щелях, наигрывая мелодию, похожую на стон. Крыша, покрытая ржавчиной вместо черепицы, напоминала панцирь гигантского жука. Когда-то дед называл его «крепостью», но теперь он походил на старика, который забыл, как выглядит молодость.

Я прикоснулся к ручке двери – железной, ледяной, покрытой узорами из инея, будто зимние духи оставили здесь свои письмена.