Август возился с проектором, его пальцы танцевали на клавиатуре, как пианист в джазовом порыве. Свет от экрана рисовал на его лице голубые блики – будто он сам стал частью машины, киборгом, заточенным под коды и алгоритмы.

– Разрешение глючит, – бросил он, не отрываясь от экрана. – Как будто Вселенная решила подшутить.

Мы с ним – уравнение, где я – иррациональное число, выпавшее из ряда, а он – чёткий алгоритм, стремящийся к абсолюту. Но когда-то наши графики пересеклись в точке под названием «дружба», и с тех пор мы тянемся друг к другу, как параллельные прямые, мечтающие сойтись где-то за горизонтом.

Актовый зал вздохнул прохладой, втягивая меня в свою утробу. Кресла, алые, как лепестки мака, манили присесть, раствориться в полумраке. Я откусил шаурму – соус стекал на пальцы, липкий и сладкий, как обещание, что завтра будет лучше. На экране уже мерцали титры, но я не видел названия. Фильм, город, вопросы без ответов… Всё это – мозаика, где каждый кусочек – метафора. И только я знаю, как их сложить в картину, которая заставит мир замереть.

Актовый зал погрузился в полумрак, будто кто-то накинул на мир бархатный плащ. Экран мерцал, как портал в другую реальность, а титры плыли по нему, словно кораблики в луже после дождя. Я устроился на втором ряду – островок одиночества в океане пустых кресел. Первый ряд кишел тенями: старшеклассники слились в единый организм, их смех звенел, как стеклянные шарики в кармане.

Фильм начался с капель дождя на оконном стекле – каждая капля отражала лицо мальчика, изуродованное шрамами, как карта неизведанной страны. Его мать, медсестра с руками, изборождёнными морщинами-реками, стирала границы между долгом и любовью. Когда они вышли за порог больницы, я почувствовал, как в груди зашевелилось что-то острое – будто ножницы разрезали плёнку моей собственной истории.

– Ну как вам фильм? – спросил я через полчаса, обернувшись к ряду позади. Слова сорвались случайно, как перезревший плод с ветки.

Карим, парень с взглядом спящего вулкана, пожал плечами:

– Неплохо. Есть о чём подумать.

Его глаза скользнули в сторону девушки слева – туда, где сидела она.

– Я смотрела похожий, – голос Авроры прозвучал, как аккорд арфы в тишине. – Но этот… он как рана, которая болит, но ты не можешь перестать трогать её.

Её имя – Аврора. Звучало, как вспышка северного сияния в кромешной тьме. Я внезапно ощутил сухость во рту, словно проглотил горсть песка.

– Не против, если я… – я кивнул на стакан с вишнёвым соком в её руке. Жидкость была тёмной, как закат над городом, и я вдруг представил, что это эликсир, способный остановить время.

– Наслаждайся, – она протянула стакан, и наши пальцы едва коснулись. Электрический разряд пробежал по коже – будто я прикоснулся к оголённому проводу под дождём.

Попкорн в её руках пах маслом и карамелью – сладкий парадокс, как сама жизнь. Я потянулся за горстью, намеренно замедляя движение:

– А это можно? – спросил я, играя в кота, который крадётся к сметане.

– Только если поделишься сырным, – она приподняла вторую упаковку, и её глаза сверкнули, как лезвие под луной.

Я взял весь пакет, и она засмеялась – звук рассыпался звонкими осколками, впиваясь в кожу.

– Эй, это моё сокровище! – она шлёпнула меня по руке, но пальцы её нежно легли на моё запястье, будто проверяя пульс.

Боже, что со мной? Это не бабочки в животе – это целый вихрь, вырывающийся наружу. Он крушит формулы, рвёт графики, превращает мой рациональный мир в акварельный хаос. Где мои проценты и расчёты? Где мой контроль?

– А что у тебя с волосами? – спросил я, чтобы заглушить грохот собственного сердца. – Они как… градиент. От ночи к рассвету.