Аврора замерла.

– А… адреналин? – спросила она тихо.

– Страх потерять.

Наступила тишина. Где-то запел соловей, будто проверяя нашу теорию.

– Тогда что такое "любить"? – она смотрела на меня так, что у меня перехватило дыхание.

Я закрыл тетрадь.

– Это когда все формулы распадаются, как карточный домик. И остаётся только…

– Только?

– Только необходимость дышать одним воздухом. Делить одно печенье. Мечтать об одном парке.

Она медленно улыбнулась:

– Значит, любовь – это когда наука сдаётся?

– Нет, – я провёл пальцем по её ладони, вырисовывая невидимые формулы.

– Это когда появляется новая наука. Та, где ты – мой главный эксперимент.

Аврора рассмеялась, но вдруг стала серьёзной:

– Тогда вот наш вывод: любовь – это сотворчество.

Я записал это слово крупными буквами.

СОТВОРЧЕСТВО.

– Объясни.

– Ты приносишь логику. Я – краски. Вместе мы создаём то, чего не мог бы ни один из нас по отдельности.

Я посмотрел на неё – на эту девушку, превратившую мои уравнения в стихи, а её мечты, благодаря мне, обретали структуру.

– Как "Оазис", – понял я.

– Как всё.

"Раньше я думал, что любовь – это или химия, или магия. Теперь я знаю – это архитектура. Ты берёшь чужой кирпич (её мечты о парке) и скрепляешь своим раствором (своей верой). И вдруг получается не дом, а целый мир."

"Когда она говорит о 'сотворчестве', я вижу нашу старость. Она – седая, с краской на щеке. Я – в очках, пишущий мемуары. А между нами – альбом с эскизами 'Оазиса', где каждый куст посажен по нашему совместному чертежу."

"Боже, я стал тем, кого презирал – романтиком, верящим в невозможное. И это… это прекраснее любой формулы."

Мы шли к её дому, и вдруг Аврора остановилась:

– Эмир, а если "Оазис" останется только мечтой?

Я посмотрел на звёзды (те самые, что должны были светить сквозь стекло её беседки) и сказал то, в чём был уверен на все сто процентов:

– Тогда мы придумаем что-то ещё. Вдвоём.

Она поцеловала меня под этим небом, и я понял: вот оно – наше первое совместное творение. Не парк. Не сочинение. А это чувство, которое не описать ни формулами, ни красками.

Бабушка месила тесто, когда я зашёл на кухню. Мука висела в воздухе, как туман над рекой, а запах ванили смешивался с дымком от старой плиты.

– Сочинение, говоришь? – она ударила скалкой по тесту, и звук эхом отозвался в тишине. – Любовь – это когда печёшь пирог, зная, что он ему вреден, но не можешь не добавить лишнюю ложку сахара.

Дедушка, чинивший у окна часы, фыркнул:

– Сентиментальность. Любовь – это ответственность. Ты берешь чужую жизнь в свои руки и обещаешь не уронить.

Я записывал их слова в тетрадь, уже испещрённую заметками. "Аврора: сотворчество. Друзья: квантовая связь. Бабушка: сахар в пироге. Дедушка: ответственность…"

– А как вы… – я замялся, глядя на деда, – как вы поняли, что это… она?

Они переглянулись. Бабушка вдруг покраснела, как девчонка.

– Он пришёл в мой дом с разбитым крылом голубя, – засмеялась она. – Говорит: "Вылечи или убей, но не оставляй страдать".

– Это был раненый ястреб, – поправил дед, не отрываясь от шестерёнок.

– Не важно! – она махнула рукой. – Ты посмотрел на меня, и я поняла – этот упрямец будет моим крестом.

Дедушка поднял глаза. Взгляд его смягчился:

– А я понял, когда она вылила ведро воды на меня, приняв за вора.

– Ты лез через забор!

– Чтобы вернуть её кошку.

Они спорили, но в их голосах не было злости. Только та самая "ответственность", о которой говорил дед, и "лишний сахар" бабушки.

Я закрыл тетрадь. В голове гудело от противоречий.

Как соединить это воедино?

Ночь. Комната. Пустая страница.

Я выписал все определения столбиком:

Химическая реакция (дофамин + окситоцин)