С появлением промтоварного магазина в поселке мама стала работать там. И доработала до самой пенсии. Это было в 1963 г. А до этого несколько лет я ее уговаривала оставить работу, доказывала, что мы с братьями сможем ее содержать. Я уже работала, да и братья тоже. Она никак не соглашалась. Мне казалось, что так я забочусь о ней. Но она была мудрой и понимала, что жизнь переменчива, и заработанная, пусть и небольшая, пенсия – основа жизни. Так и получилось. У меня обстоятельства изменились, Анатолий заболел, Виктор «заколобродил». Сам временами был между небом и землей. А она заработала свою пенсию, на нее и жила, еще и нам помогала. Мама не раз говаривала, что сватья, Марина Константиновна, завидовала ей (не черной завистью, конечно, а по-доброму): «Вот, сватья, у тебя есть свой, пусть и небольшой, кусок хлеба. А я как буду жить?». (У Марины Константиновны не было пенсии, потому что она не работала на производстве. Тогда мало кто из женщин, имеющих мужей, работали).

У мамы к пенсии было какое-то особое отношение. Мы над этим смеялись. Уже в наше время, получив пенсию, она кланялась и произносила: «Спасибо партии и правительству. Не жнем, не сеем, а денежки имеем». А позже говорила так: «Спасибо Горбачеву. Не жнем, не сеем, а денежки имеем». Было смешно. Говорила она с юмором, и в то же время и отношение ее сказывалось.

Всю жизнь она содержала огород и очень долго держала корову. Когда не стало коровы, брала поросят, их выкармливала. Весь огород и в 1991 г., последний год ее жизни, был засажен ее руками. Всю жизнь в трудах, в хлопотах и заботах…

Заботилась она и о нас (сейчас я уже имею в виду «сибирскую» семью – обо мне, Марине и Алеше). Когда мы остались одни, две зимы она жила в Иркутске, хоть для нее это было ой как не просто!

А ее посылки нам! Сколько мяса она нам посылала, сколько варенья, лука… Как-то присылала даже картошку в посылке. На все мои возражения она отвечала очередной посылкой. Я ей доказывала, что мы не бедствуем, мы не голодаем. Она изумлялась: «Да как же можно жить, когда кажная луковка с купли?!».

А какая хлопотунья была!

И ведь удивительное у нее свойство было: относиться к себе с иронией, с усмешкой. (Эта ее черта передалась и Анатолию). Она, например, говорила: «Страсть люблю баско носить и сладко исть». Это была горькая ирония. «Баско носить», а сама всю войну и позже носила чуни. Это такая обувь, похожая на огромные калоши, толстые, как автомобильные шины. Они были огромных размеров. Предназначены были для шахтеров, но на поселке были распространены. Как она их таскала на своих ногах? А относительно «сладко исть», так я сомневаюсь, ела ли она сладко когда-нибудь. Она же все время кому-нибудь что-нибудь припасала. А в последние годы ее жизни были талоны.

Удивительно, как она смогла сохранить себя, свой светлый ум, сохранить мудрость и юмор.

Василиса Филипповна, 70-е годы

Юмор… Например, такая ситуация: вчера мы с ней были в бане, я спрашиваю: «А где бельишко твое? Дай выстираю». Ответ: «Я его в химчистку сдала». Надо было видеть это белье! А химчисток в поселке сроду не бывало. Где-то слово это слышала и вставила.

Приходит из магазина (когда очереди были и все по талонам), говорит там про какую-то тетку: «Вот пристала ко мне, спрашивает, чем я занимаюсь, чем занимаюсь. Сама всю жизнь на лавочке просидела, а у меня спрашивает, чем занимаюсь. Я ей ответила: „Петушков вышиваю“. Она и замолкла».

Маме говорю: «Ты не ходи в дранье, у тебя же есть что надеть». Она отвечает: «А я и так одна на поселке в кринплине хожу».

Собирается в магазин. Покрывает голову новым платком, до этого надевала точно такой же, но ношеный. Я говорю: «Что это ты новый платок вытащила? Тот хорош». А она в ответ: «А что? Тебе жалко? Пусть я еще покрасуюсь».