– Ты только поменьше двигайся, девочка… Как, кстати, тебя зовут?

– Софи.

– Мх-м… Софи значит… – Он ненадолго отошëл к своей кухоньке, взял с полки одну из десятков баночек и, уже возвращаясь, представился: – Я Апсэль! Вроде как местный ветеринар… Расскажи-ка мне, Софи, давно ты живёшь на улице?

Странно, но меня возмутила его уверенность.

– Я живу не на улице – на вокзале!

– Далеко же тебя занесло. До вокзала здесь топать и топать.

Пришлось повиниться:

– Я приехала зайцем…

Мне казалось, он отругает меня за этот поступок, но Апсэль только коротко хохотнул.

Опустившись на корточки, он смазал мою ногу мазью из той самой баночки и тут же принялся бинтовать ступню, продолжая свои расспросы:

– И давно ты живёшь на вокзале?

– Три дня… Ой, нет, постойте! Уже четыре!

Ветеринар ненадолго замер.

– Ты с поезда, да?..

Я молча закивала, и он нахмурился. Лицо его потемнело, как если бы я призналась, что состав, который довëз меня до Люцерны, по пути переехал кого-то из его знакомых колëсами.

Вероятно, – подумалось мне, – старик решил, что я и на поезде ехала зайцем! Боясь остаться в его глазах отпетой хулиганкой, я уточнила:

– У меня есть билет на поезд, я покажу!.. – И спешно полезла в карман связанной мамой кофточки, к моему огорчению, уже успевшей пропахнуть стойким ароматом бродяжничества. – И у родителей тоже были билеты!

Апсэль без особого интереса взглянул на измятую бумажку в моих руках. Я не знала, зачем хранила её. Наверное, мне казалось, что скоро мать с отцом отыщут меня, и с этим билетом мы сможем поехать дальше.

Старик продолжал бинтовать мне ногу в какой-то тягостной, томительной тишине, и я уже успела подумать, что, закончив с этим, он проводит меня обратно к воротам цирка. А в лучшем случае – отвезëт назад на вокзал. Я поглядела на кровать с парой пузатых подушек; на светлое, почти не смятое постельное бельë… и тут же вспомнила вонючие одеяла моей сердобольной, но крайне нечистоплотной клошарской наставницы…

Казалось, до этого мига я и сама не понимала, как сильно устала от впечатлений последних дней! Так сильно, что готова была умолять:

– Можно мне здесь остаться?! Прошу, месье! Я больше никогда не поеду зайцем, я обещаю!

На лице у Апсэля отразилась странная смесь из задумчивой угрюмости и надежды. Словно старик только и ждал, что я попрошу остаться, но отчего-то не решался озвучивать эту мысль сам. Казалось, он не желал мне такой судьбы. А впрочем… всё было лучше, чем прозябание на вокзале!

– Значит, хочешь остаться в цирке?.. – поразмыслив, ответил он. – А что ты умеешь?

Я тоскливо шмыгнула носом:

– Ничего.

– Совсем ничего?! – удивился ветеринар.

Он смотрел недоверчиво, точно ждал от меня какого-нибудь признания, а я лишь беспокойно ëрзала на стуле, сражаясь с чувством собственной никчëмности и липкого страха, что старик всë-таки прогонит меня на улицу.

Как вдруг… мне в голову прошмыгнула светлая мысль!

Я просияла:

– Могу собирать букеты!

Эта мысль ободрила меня: я оказалась не таким уж бесполезным человеком! Одной из моих домашних обязанностей была замена цветов в вазах, расставленных по всему дому, – и даже в ванной. И к одиннадцати годам я, без преувеличения, весьма преуспела в составлении цветочных композиций.

Но Апсэль, очевидно, не очень-то впечатлился моим умением. Он отмахнулся:

– Да нет же, девочка, я не о том… Какие-нибудь… необычныевещи? Ну, знаешь, как умели твои родители… Мне можно сказать, не бойся.

Но ответ был всë тот же:

– Нет…

Ветеринар задумчиво почесал затылок.

– Так, говоришь, и мать, и отец, оба волшебники?..

Я закивала, но тут же прижала ладонь ко рту и тоненько пискнула: