(14 января 2014 года).

Следующее письмо получаю только в марте:

«Имею сообщить, что все у меня по-прежнему, т. е. не так плохо. Ну и что несколько пришиблен полит. новостями. Как воинственны соотечественники. Как презирают цивилизацию и с каким особым иезуитским цинизмом артикулируют чушь. Ну, да ничего. С 68 года все одно и то же, я привык и не впадаю в гнев. А были и есть еще люди, привыкшие с 56 года. Геннадий Моисеевич, думаю, – один из них. Сердечный ему привет. Будьте здоровы и не забывайте писать прозу» (13 марта 2014 года).

Почти в каждом письме спрашивает, что я пишу:

«Что Ваша новая проза? Пишется? Моя – нет, – или да, но непривычно и даже неестественно медленно. Я пошел на второй тур химиотерапии. Кончится он осенью, и после этого мы с Эльвирой надеемся, если мне не сильно поплохеет, хоть ненадолго съездить в СПб…» (20 июня 2014 года).

«Самочувствие мое сравнительно неплохое, некоторые трудности с составом крови. В этом месяце начну борьбу – с медиками, с бюрократами и домашними – за хотя бы краткую поездочку в СПб. Авось удастся – скажем, в октябре. Сердечный привет дорогому Геннадию Моисеевичу и замечательной Майе Туровской. Сколько ни сужается в течение последнего года круг близких лиц, – Мюнхен остается для меня городом практически родным. Это почти странно: так немного времени провели вместе. Ну, читали друг друга с уважением и удовольствием. Думаем про политику и про литературу примерно в одном ключе. И всё! Но как же это, оказывается, много» (7 августа 2014 года).

Поздней осенью 2014-го я прилетела в родной город. Была в редакции «Звезды». Галина Кондратенко спросила, могу ли я послать Самуилу Лурье книгу Евгения Шварца «Позвонки минувших дней» из Мюнхена. Объясняет: «Там его предисловие… Ему будет приятно». И книгу мне протягивает. С радостью соглашаюсь, знаю, что из Германии книга дойдет быстро и надежно. Не более трех дней. Возвращаюсь в Мюнхен. Пишу Лурье, все объясняю, спрашиваю его почтовый адрес. Получаю такой ответ: «Что касается Шварца, мне было бы приятно, если бы Вы посчитали эту книжку моим скромным подарком».

Очень трудно открывать и перечитывать письма 2015 года:

«…Желаю Вам всего хорошего в Новом году. Каким бы он ни оказался, должно же найтись и в нем что-нибудь хорошее… Будем на что-нибудь надеяться. Или просто любить друг друга. Нас так мало, что это легко».

«Работать – нет, не работаю, а только мечтаю: как выглядел бы текст, если бы я смог его написать. Спасибо, способность читать вернулась. Но трачу ее в основном на Салтыкова-Щедрина. Не забывайте меня. И всем, кто меня помнит, передайте, пожалуйста, мой привет».

Так что – вот: привет от Самуила Лурье всем, кто его помнит, читает и перечитывает.

Среди ушедших друзей есть несколько человек, память о которых с горизонта моего сознания вряд ли исчезнет. С 7 августа 2015 года один из отчетливых на нем силуэтов – Самуила Лурье, Сани, как большинство приятелей его называли. А примкнувшие к приятелям – Сашей. Как к Самуилу, насколько помню, я к нему вообще ни разу не обратился со дня знакомства – летом 1959 года, когда мы уехали на практику в диалектологическую экспедицию и поселились вдвоем в псковской деревне Логово. Мы только что закончили первый курс филфака, и представления о жизни уже тогда были у нас расписаны литературными узорами. Почти синхронно, переиначивая Маяковского, мы резюмировали: «Вот и для нас уготовано Логово!» Оно нам понравилось. Изба с вполне бодрыми стариком и старухой стояла на околице, вместо изгороди за ней простирался склон заросшего оврага с «псковскими далями» в перспективе. Старик ловил вершей рыбу в недалеком озерце, старуха пряла свою пряжу. С хозяевами отношения сложились идеальные: мы подворовывали для них сено, они потчевали нас огурцами с медом. Тот самый набор, над которым желчно посмеивался Достоевский, прочитав «Анну Каренину»: дескать, Толстой думает, если он научился есть огурцы с медом, то народной жизни причастен. Мы, в отличие от толстовского героя, ведать не ведали, что «к сотовому меду огурцы свежие подаются». Для нас это было экзотическое лакомство, в привычное глаголание о тяжелой крестьянской доле никак не вписывающееся.