От этой мысли ей стало страшно. Потому что нельзя любить духов больше людей; и нельзя любить смерть больше жизни; и нельзя хотеть оставаться в преисподней, на изнанке, нельзя, нельзя, нельзя – и от каждого «нельзя» внутри разгоралось пламя, все горше и горше, все ярче и ярче, сплавляя ее с этим островом, с этим выбором, с этим сумеречным миром на обратной стороне жизни.
Она прижалась к Эльфину сильнее; каменные руки дрогнули, обнимая ее крепче.
Внизу плеснула вода.
«Кто-нибудь еще приходит сюда? Из твоих… бывших?»
«Они не мои. И они не приходят. Не могут прийти. Это же Аннуин, – он тихо засмеялся. – Здесь можно попасть только туда, где ты действительно хочешь оказаться».
«Я хочу быть здесь. Это значит, что я умерла?»
Она ощутила прикосновение губ к волосам.
«Нет. Совсем нет».
[3х09] ФИНН
О'Рурковская сторожка на болотах была сложена из камня и больше всего походила на редут – с толстенными стенами и крошечными окошечками-бойницами, из которых, в случае чего, можно было бы отстреливаться. Караулить в ней предполагалось в одиночку – чтоб случайно друг друга не перестрелять, вместо нечисти. Блейз оглядел скудную обстановку – узкий топчан, приколоченный к стене, крохотную пузатую печку, пару ящиков со снедью и огромный металлический шкаф с боеприпасами – горестно покачал головой, распахнул тяжелую дверь и, подхватив единственную табуретку, стал выбираться наружу. Сейчас он пытался соорудить из нее какое-то подобие алтаря. Распятие они взяли из дома, свое собственное. Свечи – толстенную связку – принесла Ора. Скатерку Керидвен захватила с кухни.
Керидвен вздохнула, посмотрела на окрестные кочки, на тускло поблескивавшую между ними зеленую воду, и полезла за иголкой. Священническое облачение они позаимствовали у бывшего отца Джозефа, который был выше Блейза на две головы. Керидвен подрубила вечером подол, конечно, но явно недостаточно. Нехорошо было бы все угваздать.
Джимми немного поглумился – «А что, без балахона-то никак? Боженька не признает?» – но как-то без огонька. И как ты вы так живете, пробормотал он сквозь зубы и отправился натягивать бечевку по окрестным кустам. На бечевке трепыхались жестянки от консервных банок – чтоб было слышно, если кто из людей полезет. Финн взялся расставлять свечи по земле – «чтоб было видно, куда не заходить», пояснил он шепотом. Ора сидела на пороге и мрачно полировала ствол, кусая губы. Керидвен затянула узелок и откусила нитку.
– И что дальше? – спросила она.
Ора бросила на нее хмурый взгляд исподлобья.
– Дальше ждем.
Пасмурное солнце наконец-то закатилось и село. С болота тянуло стылой водой и осокой. Керидвен поплотнее завернулась в шаль. От сидения на холодном камне у нее все затекло. Из-за низкой тучи выкатилась луна – толстая и круглая, блестящая, как крышка от кастрюли.
– Ну что, скоро начинать-то? – вопросил Джимми, кажется, все ногти уже себе сглодавший от нетерпения.
Блейз озабоченно прищурился на луну.
– Да… наверное… – он поддернул длинноватые рукава.
Все встали.
– Из глубины бездны взываю к тебе, Господи… – начал Блейз, сам в белом облачении похожий на привидение.
Где-то позади и слева щелкнул затвор – это Ора взяла пистолет на изготовку. Чавкнула земля – Финн переступил с ноги на ногу. Керидвен ощутила, как у нее кружится голова. Опять начиналось. Керидвен мысленно выругалась и вцепилась себе ногтями в запястье, чтоб ничего не испортить.
Плавный речитатив молитвы, золотистый и металлический, как проволока, завивался бобовым стеблем и расползался от Блейза в разные стороны, растекаясь бледным кругом света. Сумерки разделились, как сыворотка со сметаной – став бледнее и жиже вокруг священника, внутри круга, гуще и темнее за его пределами.